– Эй, иди сюда! – были его слова. – Сестрица твоя, чтоб ее.
Из того, что рассказывала о нем Джиллиан, Салли запомнилось лишь, что он сидел в тюрьме за что-то, в чем был неповинен, и так хорош собой и неотразим, что может получить любую, просто поглядев на нее, как надо. Или – как не надо, это уж в зависимости от оценки последствий и от того, была ли эта любая вашей женой, когда явился Джимми и увел ее у вас из-под носа.
– Это случилось в Нью-Джерси, на стоянке для отдыха. – Джиллиан в настоящее время бросает курить и потому достает жевательную резинку и кладет в рот. Рот у нее пухлый, он розовый и свежий, но сейчас ее губы обветрились. – И какой же он был поганец, – говорит она задумчиво. – Господи! Чего только не творил – ты не поверишь! Нас однажды в Финиксе люди наняли сторожить дом, пока они в отъезде, а у них была кошка, которая чем-то ему не угодила – лужи, что ли, оставляла на полу. Так он ее засунул в холодильник!
Салли опускается на ступеньку. Ее несколько подкосили все эти сведения о жизни сестры, а бетонное крыльцо холодит, и ей становится полегче. Джиллиан всегда была свойственна эта способность втягивать ее в свои дела, как ни сопротивляйся. Сестра тоже садится рядом, колено к колену. Кожа у нее прохладнее, чем бетон.
– Я и то не могла вообразить, что с него станется учудить такое. Пришлось подняться среди ночи и выпустить ее из холодильника, иначе так и замерзло бы животное. На ней уже шерсть заиндевела.
– Для чего было сюда-то приезжать? – говорит Салли горестно. – Именно теперь? Ты же все тут порушишь. Все, на что я положила столько сил.
Джиллиан окидывает глазами дом – без восторга. Меньше всего ей хотелось бы находиться сейчас на Восточном побережье. Эта влажность, эта буйная растительность… Все на свете отдала бы, кажется, чтобы избежать встречи с прошлым! Чего доброго, тетки будут сниться сегодня ночью. Вновь привидится старый дом на улице Магнолий, с деревянными панелями, с кошками, и ее обуяет беспокойство, а с ним – лихорадочное нетерпение убраться отсюда ко всем чертям, какое, главным образом, и погнало ее когда-то на юго-запад. Уйдя от автомеханика, к которому ушла от мужа, она направилась прямым ходом на автобус. Ей необходимы были солнце, жара, чтобы вытравить затхлый запах детства – в сумерках, когда сгущаются зеленоватые длинные тени, в еще более непроглядной полуночной тьме. Необходимо было оказаться вдали от этого, как можно дальше.
Будь у Джиллиан деньги, она сбежала бы без оглядки с этой стоянки для отдыха в штате Нью-Джерси, добралась до аэропорта в Ньюарке и улетела куда-нибудь, где жарко. В Новый Орлеан, может быть, или в Лос-Анджелес. К сожалению, перед самым их отъездом из Тусона Джимми объявил ей, что у них нет ни гроша. Он просадил все, что она заработала за последние пять лет, – и немудрено, когда человек транжирит деньги на наркотики, на выпивку, на украшения, какие бы ни приглянулись, включая серебряный перстень, который он носил не снимая и за который выложил почти целиком недельный заработок Джиллиан. Единственное, что осталось после всех его трат, – это машина, да и та записанная на его имя. Так куда же еще ей было податься в эту чернильную ночь? Кто еще принял бы ее к себе, не задавая вопросов – по крайней мере таких, на которые не придумать ответа, – покуда она опять не станет на ноги?