По деревьям, раскачивая ветви, гуляет знойный ветер, на востоке полыхают зарницы. Вечер спустился жаркий и душный, как в тропиках, но Антония видит, что, несмотря на гнетущую погоду, на сирень пришли поглядеть две женщины: одна с седой головой, другая совсем еще молоденькая. Антония, пробегая мимо, слышит горестное всхлипывание и торопится войти в дом и запереть за собой дверь.
– Жалкое зрелище, – выносит она свой приговор, когда подходит вместе с Кайли к переднему окошку посмотреть, как убиваются две женщины, стоящие на тротуаре.
Кайли со времени памятного обеда в день ее рождения стала более замкнутой. Она скучает без Гидеона, ей стоит труда выдерживать паузу и не звонить ему. Настроение у нее отвратительное, но внешний вид с тех пор, пожалуй, стал еще лучше. Светлый цвет коротко стриженных волос уже не режет глаз. Раньше она сутулилась, скрывая, что вымахала такой дылдой; теперь же выпрямилась в полный рост и ходит с поднятым подбородком, отчего создается впечатление, будто взгляд ее направлен то ли в небесную синь, то ли к трещинам на потолке гостиной. Сейчас она щурит серо-зеленые глаза, чтобы лучше видеть сквозь оконное стекло. Эти две женщины вызывают у нее особый интерес, так как уже не первую неделю каждый вечер приходят постоять на тротуаре. Старшую окружает белый ореол, словно лишь на нее одну падает снег. От кожи девушки, которая приходится ей внучкой и только что окончила колледж, отскакивают розоватые искорки душевного смятения. Обе они оплакивают здесь одного и того же человека – сына пожилой женщины и отца девушки, – который прошел весь путь от мальчишеских лет к возмужанию в твердой и неизменной до последней минуты уверенности, что весь мир вращается только вокруг него. Женщины, стоящие на тротуаре, избаловали его, что одна, что другая, а потом, когда он по неосторожности погиб, катаясь на моторной лодке по проливу Лонг-Айленд, сочли, что это их вина. Теперь их неодолимо влечет сюда, к кустам сирени, так как эти цветы будят в них воспоминания об одном июньском вечере много лет назад, когда девушка была еще девочкой, нежной и нескладной, а густые черные волосы женщины еще не тронула седина.
В тот вечер на столе стоял кувшин с крюшоном, сирень в саду у бабушки была вся в цвету, и мужчина, которого обе они, на его погибель, любили с такой силой, подхватил свою дочку и пустился с нею в пляс по траве. В эти минуты, под кустами сирени и ясным небом, он был воплощением всего, чем мог бы стать, не потакай они ему денно и нощно, надоумь его хоть раз, чтобы пошел работать, был добрее по отношению к другим, думал не только о себе. Они оплакивают все, чем он не стал, – все то, чем могли бы стать они сами подле него, будь он с ними сейчас. Глядя на них, угадывая чутьем их боль от потери того, что они обрели на короткий миг, Кайли тоже плачет.