Оставив пальто и кепи на попечение швейцара, Никодим направился через фойе к конференц-залу, разглядывая ярко освещённые портреты маститых читателей на стенах. Их лица были торжественны, одеяния причудливы и гротескны: кого-то рука художника изобразила в одеянии венецианского дожа, на голове другого красовался рыцарский шлем, на плечи третьего кисть живописца набросила царский кафтан с песцовым подбоем. Снизу у каждого портрета в золочёных рамах имелись списоки прочитанного. Портрет Евлапия Градского был оторочен траурной лентой, у подножия лежали цветы и горели лампады.
В фойе появилась причудливая процессия. Во главе её вальяжно шествовал сам Серафим Гальский в сопровождении литературных рабов, скованных бутафорской цепью. Гальский был тучен, надменен и неизменно пьян. Первый из идущих за ним рабов нёс опахало из цветных страусовых перьев, двое других натужно волокли тяжёлое кресло, вспыхивающее стразами и позолотой. Чуть поотстав, семенил ещё один невольник пера, неся перед собой кожаный кофр с очередным шедевром. Артель Серафима Гальского выдавала на-гора до сотни романов в год. В последнее время Серафим замахнулся на эпопею в ста сорока томах и теперь всякий раз являлся в клуб с творческим недельным отчётом.
Увидев идущего к конференц-залу Никодима Северова, процессия остановилась. Гальский почтительно склонил свою массивную голову, а его рабы пали на колени, с грохотом опустив кресло. Никодиму претила излишняя театральность происходящего, но он благосклонно кивнул и, проходя, легонько стукнул набалдашником трости по плешивой голове Гальского. Литератор зарделся от такого знака внимания. Рабы завистливо переглянулись, так и не решаясь подняться с колен.
В конференц-зале было не протолкнуться. Гостевые места располагались амфитеатром и уходили уступами вверх. В переднем ряду помпезно восседали богатые писатели, возле которых прямо на полу, в проходах располагались их секретари и невольники. Второй и третий ряды ряды были заполнены весьма пёстрой публикой. Это были писатели со средним достатком. Они не содержали рабов и не всегда имели возможность оплатить даже посредственного читателя. Многие из них, отчаявшись писать в стол, шли в добровольное рабство к таким, как Гальский. На последних шести рядах бурлила галёрка. Здесь собралась литературная чернь. Такие оплачивали читателя вскладчину, жребием выбирая для него тот или иной текст.
Среди обитателей галёрки особо выделялась группа писателей-минималов. В своих посконных одеждах они походили на стаю серых ворон. Минималы практиковали крайнюю скупость в литературных средствах, ограничивая объём романа до нескольких страниц, а порою, и строк, повышая тем самым ценность каждого оставленного слова. Сегодня они смаковали слово «отнюдь», поместив его на громадной пластиковой растяжке.