И вот тут-то — к крайнему изумлению Трубникова — его юный спутник проворно и почтительно поклонился старику в просторном пальто, а тот ласково кивнул подростку и, словно благословляя, коснулся рукой.
Макы радостно просиял.
— Кто это? — спросил Трубников, когда встречный уже остался далеко позади. — Кто это? — он совершенно забыл в тот момент, что подросток не слышит и не говорит.
Макы, очевидно, по движению губ угадал простой вопрос. Он вытащил уже знакомый Аркадию Константиновичу долгий уголек и, оглянувшись, написал на кирпичном основании чугунной ограды: «Художник». Помедлил немного и дописал крупнее: «Шевченко».
— Боже мой! Шевченко! — Трубников проводил взглядом медленно удалявшуюся согбенную фигуру. — Боже мой, что они сделали с ним!
Трубников знал, что уже год, как Шевченко разрешили вернуться из ссылки в Петербург, но до сих пор ему не случалось видеть поэта — быть может, самого любимого своего — после Пушкина и Лермонтова. Но откуда подросток знаком с Шевченко? Не в родных ли краях Макы отбывал поэт страшную солдатчину?
Трубников припомнил, как приятель его, сибиряк Потанин, недавно втолковывал кому-то, что в России ссылают не только на Кавказ, под пули горцев, или в сибирские снега. Объявились иные края, для изгнанников уготованные, — степи киргизские, пустыни туркестанские... Сослали же Достоевского в город Семипалатинск. А Шевченко — сказывали в университете — служил в солдатах где-то за Каспием в пустыне. Что они сделали с ним!.. Совсем старик!
В смятении чувств и мыслей вел Трубников юного своего знакомца в набитый людьми доходный дом, где квартировал под самой крышей. Они поднялись по лестнице, пропахшей кошками и кислыми щами, на самую верхотуру, и Трубников постучал в дверь, обитую рваной мешковиной.
— Матушка, какого гостя я привел!..
Старушка в чепце всплеснула руками и захлопотала вокруг Макы. Завернувшись в ее капот, он пил чай с белой булкой, а матушка чистила казенные одежки и нашла, где заштопать и где зашить. Макы, судя по всему, вовсе не смущало дамское одеяние. Возможно, он находил в капоте из китайской камки что-то схожее с тем, что носят у него на родине мужчины.
Разговор велся на листках бумаги. Трубников спрашивал, подросток отвечал. Вскоре Макы наскучило писать, и он принялся рисовать. Появились пейзажи вовсе не пустынные. Их оживляли рощицы, холмы мягких очертаний, озера в причудливых каменных берегах. Потом Макы нарисовал большой дом, вроде помещичьей усадьбы, но без сада позади и цветников перед фасадом. Невдалеке от дома подросток изобразил лужайку и на ней приземистые куличики, вроде тех, что пекутся на пасху. Возле куличиков появились человечки — и Трубникову вспомнился отставной солдат Назар, толковавший про степное жилье: жерди свяжут, кошмой укроют, дом не дом, вроде валенка...