Миля — понятие относительное. Где — то милей считают тысячу двойных шагов, проделанных воином в полном облачении, а где — то в миле семь верст. Вот и в Силингии миля оказалась не равна миле, к которой я привык в Швабсонии. Если перевести здешнюю милю в более привычные единицы, то она будет равной одному лье[6]. Хорош я был бы, если бы отправился искать в одиночку. Точно бы ничего не нашел!
Наконец — то дорога раздвинулась, превращаясь в большую поляну. Я был счастлив узреть синее небо, солнце над головой, а кони обрадовались, увидев зелень травы. Гневко еще пытался хорохориться перед кобылкой, но чувствовалось, что и гнедой рад стоянке.
Поляна казалась идеальным местом для стоянки — сочная трава, по дну небольшого овражка течет ручей, а на опушке полно сухостоя. С четырех сторон, словно часовые, стояли деревянные кресты — покосившиеся, поросшие мхом, но хранившие от всякой напасти. Чувствовалось, что люди сюда заходят нечасто. Обычно, на подобных стоянках земля вытоптана до черноты, а за дровами с каждым разом приходится ходить все дальше и дальше. Тут же — холодные, размытые дождями кострища, не видевшие огня года два, отсутствие конского навоза — обычного сопровождения всех стоянок, мелкий кустарник, крапива.
Мы расседлали коней, сложили поклажу. Я с наслаждением скинул на землю надоевший шлем, расстегнул ремешки на кирасе, принялся сдирать насквозь пропотевший поддоспешник.
— Эх, баро, надо ли мучиться? — не удержался цыган от подковырки. — Весь мокрый, вонючий, словно не рыцарь ты, а козел.
— Понюхал бы, как после трех — четырех дней дороги рыцари пахнут, — усмехнулся я. — Любой козел от стыда удавится.
Надо бы смыть пот, тут цыган прав, но вначале есть более важные дела. Пусть нам предстоит провести на поляне одну ночь, но обустраиваться нужно всерьез.
Томас начал рубить деревья, а мы с цыганом таскали их к старому кострищу с края поляны. Топлива нужно заготовить побольше, чтобы хватило на всю ночь. Зарко особо не напрягался и дрова, в основном, таскал один я. Когда куча хвороста и сырых дров стала ростом с меня, можно было позволить себе сполоснуться в ручье, а Томас принялся кашеварить.
Свежий и умиротворенный я вернулся назад. Глянул — чем там заняты наши кони? Полагал, что Гневко уже закончил ухаживания и перешел к активным действиям, но гнедой вел себя, как подобает воспитанному жеребцу — сначала позволил новой подруге отдохнуть и пощипать травку. А может, он и сам устал.
— А коня я у тебя все равно свел! — вдруг заявил цыган, ткнув грязным пальцем в кобылку и жеребца, начавшего ритуальное ухаживание — Гневко тер свою шею о шею кобылки, а та застенчиво принимала знаки внимания. — Пусть не самого жеребца, а семя его.