— Томас, будешь болтать — кляп вставлю, — пообещал я. — Лежи и помалкивай. Это приказ.
Вполне возможно, что при ранениях в руку и бедро, болтать вовсе не воспрещается. Но если Томас начнет болтать, то попытается встать, а ему это пока делать не стоит. Пусть помолчит, авось, да снова заснет. Можно бы, воспользоваться моментом, да поднажать, чтобы вытянуть из старого конюха все, что он мне до сих пор не сказал, но не стану. Пока не стану.
Старик лежал молча, выполняя приказ. Лежал, а потом закрыл веки и заснул. Заснул — это хорошо. А мне можно заняться панцирем.
Будь доспех рыцаря Йоргена железным, за пять лет его сожрала бы ржавчина, а старая медь — металл долговечный. Сходив на ручей, отмыл медь от грязи, слегка прошелся золой. Еще раз помыл. Вот, теперь видно, что это действительно старый панцирь, покрытый патиной. Вернусь, почищу уксусом с солью, закажу новые ремешки вместо прежних — будет как новый!
Каюсь — взяв панцирь в руки, думал не о том, что он указал мне место гибели старого рыцаря и я теперь на верном пути. Еще бы понять — где этот путь и куда ведет, но это уже другой вопрос! О том, почему панцирь оказался ночью на рыцаре и почему его не забрали при пленении, я думать не стал. А думал я, что старинная кираса займет достойное место в моей коллекции и меч, захваченный — или прихваченный, у барона Выксберга, прекрасно подойдет к этой кирасе!
Подумав о коллекции, решил взглянуть еще раз на трофеи. Я их уже рассматривал и, по первому взгляду, они особого впечатления не произвели. А вдруг я ошибся, не разглядев среди заурядных клинков какой — нибудь раритет?
Кажется, во мне проснулся коллекционный зуд, о котором в книге «О проведении досуга» не писалось. Но тайны тут не было. Видел, на какие жертвы способен пойти собиратель редкостей. Сын поставщика королевского двора, наследник огромного состояния спустил золото предков ради статуй из черной бронзы, отлитых в Древней Элладе. Один мой знакомый барон уступил на ночь собственную супругу, чтобы заполучить у соседа редкостный гобелен, с изображением соколиной охоты. Я так и не понял, что в нем особенного — краски давно выцвели, нити протерлись, а разобрать — соколиная ли охота, псовая ли, и, охота ли вообще, было невозможно. По преданию, гобелен ткала первая королева фризов, коротая дни в ожидании мужа, ушедшего воевать с кельтами. Я бы еще понял, если бы эту тяжелую ткань сотворила Пенелопа, пока Улисс болтался по свету, но от королевы даже имени не осталось. Но будь это сама Пенелопа, стоило ли из — за старинного ковра ручной работы терять жену, покончившую с собой и, заполучить от Понтифика интердикт на пять лет? Но коллекционер — это уже не человек, а коллекционирование — это болезнь, сродни тихому помешательству.