Я слышал подобный рев один раз, когда моему дядюшке прислали в подарок бенгальского тигра. Кажется, этим тигр сообщал, что он хочет есть…
— Силен, старый, — проговорил я, обессилено опускаясь на колени.
— Ага, — подтвердила Папуша, падая рядом.
Зарко ничего не сказал. Сумел лишь повернуть голову, улыбнуться и упал.
— Э, дадо, не умирай! — подползла к нему цыганка и положила ухо на грудь. Послушав, выдохнула: — Жив он. Силы много потратил. Воды бы надо…
Воды… С трудом, но поднялся и, перешагивая через раненых и убитых собак, побрел к гнедому.
— Ты как, дружище? — поинтересовался я.
На Гневко было страшно смотреть — весь в крови, в пене, но на своих ногах. Вот только, на правую заднюю ногу не опирается — держит ее на весу. Ран на теле не видно из — за прилипшей грязи и шерсти, да и смысла сейчас нет смотреть. (Как и мои собственные!) Снимая с седла драгоценную баклагу с водой, едва удержался, чтобы не вылить ее на гнедого, но на коня бы все равно не хватило. Надо привести в чувство цыгана и идти, чтобы отыскать местечко, где и будем зализывать раны.
Чтобы привести Зарко в чувство, пришлось вылить на него добрую треть имевшейся воды. Я смотрел, как Папуша тратит драгоценную влагу и мысленно вздыхал — гнедого бы напоить, да и самому пить хочется.
Но, слава богу, старый цыган пришел в себя и начал пить воду сам. Напившись, Зарко привстал и откашлялся.
— Ну, вроде бы ожил, — облегченно сказала цыганка, возвращая мне флягу.
— Сама попей, — отвел я протянутую посудину.
Когда девушка напилась, я взял баклагу, побулькал, отметив, что осталось не больше четверти, снял с себя шлем и — прости, дружище, пропотело все! — вылил туда воду.
Гнедому было не очень удобно пить из шлема, да и воды мало — ему бы ведро — но все лучше, чем ничего. Себе хватило, чтобы смочить губы. Ну да, как — нибудь потерплю.
Зарко, опирался на плечо внучки, но стоять мог. Грязные, оборванные и окровавленные цыгане выглядели очень живописно. Можно звать художника. Думается, что и я был не лучше.
— Перевязать надо, — кивнула Папуша на мою ногу.
— Потом, — отмахнулся я.
— Дай хотя бы перетяну, — наклонилась цыганка, перехватывая ногу чуть выше раны.
— Кота жалко, — вздохнул я, выискивая глазами трупик Шоршика. Котик, вряд ли уцелел в этой бойне…
— А чего его жалеть? — фыркнула Папуша. — Вон он сидит, вылизывается.
— Вот ведь, живучий! — обрадовался я, посмотрев на невозмутимого кота, пытавшегося слизать с шерсти собачью кровь.
— Ну, пошли, что ли, — усмехнулся я и, опираясь на меч, как на палку, повел свое воинство к лесу.