Между тем, в парке заиграла музыка, начались танцы. Витька понуро брел во все еще многолюдной толпе к парку. Надежды таяли с каждой минутой. Раздеть кого-то при таком скопище было еще труднее, чем где бы то ни было. Напрасно огинался он вокруг да около круглой, в виде блина, обнесенной высоким, прозрачным забором из арматуры, танцплошадки, с крытым, возвышенным павильоном эстрады, высматривая и препровождая в тень распаленных танцоров.
Парк кишел, бурлил, надрывался народом, и если даже никого, кроме них двоих, не было поблизости, присутствие чувствовалось в оживленных голосах, смехе, музыке. Оголенные деревья плохо скрывали место действия. Под конец, за слишком странное поведение, Шпалу самого пресекли и неожиданно окружили в кустах, когда он крался за уже бессчетным модником. Спасся бегством, рванув через кольцо засады напролом. Надо ли говорить, что это не прибавило Витьке самообладания. И все-таки отступиться он уже не мог, слишком явной была бы Витькина трусость, никчемность, несостоятельность. Шпала сделал скидку на возможную неудачу и требовал от самого себя теперь лишь попытки, реального поступка, вне зависимости от конечного результата. «Костюм добуду в другой раз, — думал он, — сегодня главное начать!»
С танцев народ расходился тоже толпами, и Витька настырно, самоистязающе преследовал то одну, то другую компанию до ее полного рассасывания. Теперь к напряжению охотника прибавилось напряжение затаившейся от погони дичи, ибо он не запомнил лица устроивших на него облаву (кто бы это смог сделать на Витькином месте?), вполне возможно, что они идут сейчас в том же направлении, и так же, как сейчас он крадется за бесчисленным стилягой, крадутся за ним. Несколько раз Шпала оглядывался, но хвоста не заметил, однако напряжение не спадало, а наоборот, все увеличивалось. У Витьки начались галлюцинации, ему слышались чьи-то шаги, приглушенные голоса за спиной… Он пугался шума собственной одежды и вдруг, ни с того ни с сего, бросался наутек. Лица, движения, взгляды прохожих, — все казалось ему подозрительным и предвещающим. В конце концов выбившись из сил, Шпала садился было где-нибудь отдыхать, однако воскресшая клятва подбрасывала его с места и вновь заставляла убегать и преследовать. Он должен предпринять хоть одну реальную попытку грабежа, либо марафон преследования будет продолжаться до тех пор, пока Витька в сознании, и даже если его лишится. Он должен кого-то ограбить или умереть! Время шло, улицы пустели. Шпала начал ловить уже не модников, всех подряд. В конце концов не важна форма, важно содержание! Словно маньяк, он уже открыто бросался то за одним, то за другим. Не помогало и это! От горе-бандита убегали, не давая к себе приблизиться, выскакивали на освещенные, не покинутые еще автомобилями и пешеходами дороги, забегали в первый попавшийся подъезд и начинали звонить, барабанить кулаками в двери, в самых безысходных случаях поднимали истошный крик: «Милиция! Спасите!» — словом, вели себя по-хамски. Милиции Витька уже не боялся. Ему было бы даже лучше, если бы его сейчас заперли где-нибудь в камере, избавив от этого кошмара, однако неусыпная, ненавистная мыслишка из самой глубины сознания твердила Шпале, что это хитрость, предательство — не бояться милиции, это лишь уловка для того, чтобы облегчить себе участь и в конце концов уйти от дилеммы: Или — или!