— Мыша сваренная в борще попалась! — эмоционально, с оборотами объясняет Чава и бежит блевать на улицу.
Чавын отец так характеризовал их способ времяпрепровождения:
— Вот вы выйдете и идете, куда ветер дует и ждете, пока ветер переменится, чтобы вернуться домой!
Было такое! Плыли они по течению. Но — смотря кто и в чем!
По мере взросления, зависимость Сашки от спиртного увеличивалась, хотя алкоголиком он не был и особой тягой к выпивке не страдал. Запоем Чава заражался латентным способом. Он мог не пить неделю, месяц, год — столько, сколько случай берег его от искушения, при этом не испытывая ни малейшего влечения к алкоголю. Но стоило Чаве залить за воротник хоть каплю, хотя бы пробку понюхать, весь его иммунитет от этого запаха растворялся. Сашка срывался, шел в вираж, в штопор, из которого уже не мог вырваться до того, как совершит положенное число витков и истратит все свое здоровье. Скажем, живет он и живет себе припеваючи, ест, спит, ходит на работу и прекрасно себя чувствует, берет от жизни все прелести, ни в чем не нуждается, ничто его не тяготит, не гложет. Но вот, к примеру, идет одним прекрасным днем Чава с работы домой и на беду нарывается на старых знакомых, скажем, просто знакомых или даже незнакомых вовсе, неважно! А важно то, что этим встречным нужно срочно выпить, их мучает духовная жажда. Чава попадает в их орбиту.
— Дай двадцать копеек, добавь на бутылку?!
— Мелочи нет, только трояк!
— Давай тогда так — мы тебе мелочь, а на твой трояк берем два пузыря на троих?
— Нет, ребята, нет желания!
И Чава идет дальше. Он не лжет, желания у него действительно пока нет. Но микроб страсти, поразивший случайных встречных, со слюной ли, по воздуху… (наукой этот вид болезни еще точно не исследован) уже внедрился в Чаву и начал свое разрушительное действие. Примерно через полчаса появляются первые симптомы. Ни с того ни с сего приходит в голову мысль:
— А почему бы и действительно не выпить?! Что тут такого?
Чава вспоминает все прежние несчастья, выпавшие на его долю по причине выпивки, гонит эту новую мысль прочь, но довод, подобно снежному кому, обрастая все новыми аргументами, возвращается вновь и вновь. Чава опасается нового срыва, и чем больше он его опасается, тем назойливее свербит голову злосчастная мыслишка: «А все-таки, почему бы и не нахрюкаться до поросячьего, скажем так, визгу? Что тут, собственно говоря, такого, что и до поросячьего… Если даже и вообще вусмерть, то тоже ничего такого!»
Это какая-то дьявольская игра воображения, которое работает против своего хозяина, и стремится нанести ему как можно большее поражение, унижение. Оно издевается над ним, говоря: «Все равно будет так, как Я этого захочу! И чем больше ты будешь сопротивляться моей власти, тем большее поражение и унижение получишь от меня! Помнишь, как прошлый раз ты обоссался на вечеринке у знакомых? А на этот раз обсерешься, если захочу! Так что — не противься мне!» И, что самое опасное, так это действительно то, что Чава это второе свое «Я» боится. А если чего-то боишься, то как можно у него выиграть схватку? Чава из последних сил сопротивляется, с ужасом понимая, что, чем больше будет это его сопротивление, тем жутче окажется месть! Уж лучше бы он сразу покорился! А ну как и вправду