, вызнавал все о здешней зоне и ее порядках. До косточек обсасывал каждую мелочь, подробность. Сколько в зоне народу, сколько отрядов, по скольку народа в каждом отряде, по скольку отрядов в каждом бараке, есть ли между ними
локалки, как режим, как кормежка, какие цеха и что выпускают, и какие бригады в них работают. Есть ли блатные, в каком отряде сколько, и кто из них откуда. Что в зону
катит из вольных
шмоток. За какие провинности сажают в штрафной изолятор. Рабочий он или не рабочий, как кормят в нем, часто ли добавляют сутки за нарушение распорядка, часто ли сажают в БУР (барак усиленного режима) и за что.
Греется ли БУР. Существует ли в зоне «общак»… Чава в это время, разинув рот и вылупив глаза, пялил ими во все стороны, как сомнамбула. Вскоре Витька уже имел недурное представление об их будущей жизни и даже кое-какие задумки на этот счет. Забежали
менты с резиновыми дубинками,
отоварили дерущихся, оба лежат на нарах пластом, стонут. А говорят — дубинки отменены! Окон в камере не было, поэтому не поймешь, какое на воле время суток. В отбой, судя по отходу камеры ко сну, Чаву с Витькой выдернули расписаться за штраф по 10 рублей за нетрезвое состояние. Уплатили из Чавиных денег, которые были у него отобраны, и теперь находились у дежурного. Кормили задержанных объедками из вокзального ресторана, притом за личные деньги. У кого есть — кушают, остальные лапу сосут. Так Витька с Сашкой просидели в этой линейке почти сутки. Под конец Чава осмелел, начал уже сам
приблатовывать в камере, шипеть, покрикивать. Витька внутренне хохотал над ним до упаду, но единство надо было поддерживать, он молчал, и только пару раз одернул зарвавшегося блатаря, когда Чава уже совсем
замочил рога, куда не следует.
Окончательно выдернули их только на следующий день к вечеру.
— Гроздев, Чавин — выходи с вещами!
Все Витькино было на нем, но раз сказано с вещами, значит с вещами, Шпала привык чтить порядок. Правда, и достойных вещей в камере было не густо, не дербанить же Одессита с Парикмахером. И, как на зло, примеренные, прилипшие было к ногам туфли ушли на парашу «отдавать татарину долги». (Шпала великодушно разрешал старому хозяину иногда ими пользоваться). С горя Витька прихватил куртку. Пригодится сменять на что-нибудь, да и на нарах лежать все не так жестко.
— Нам, начальник, собраться — только подпоясаться!
Когда вышли из камеры, хозяин куртки осмелел, кинулся к милиционеру:
— Это моя куртка, гражданин начальник!
— Ты че, мразь! — Витька нацелился на него двумя растопыренными пальцами левой руки, точно собирался прочитать стишок «идет коза рогатая»… И затем с усмешкой сказал милиционеру: — Полежал на ней ночь и думает его! Вон, вся камера скажет, чья куртка!