А комсомольское собрание? Анатолий привычно выслушал очередную порцию нотаций по поводу его сладкого сна на вахте и очередного перелива нефти. А когда в перерыве случайно взглянул на щит со стенгазетой, обомлел: на листе ватмана был изображен длинношеий верзила с бутылками в руках, по пояс залитый нефтью. В том, что изображен он, оператор второго участка Анатолий Семин, сомневаться не приходилось: у него одного на всем промысле огромная желтая шапка из искусственного меха. А рисунок в общем-то довольно бездарный, надпись тоже не блещет остроумием: «Спи, моя радость, усни! В будке погасли огни». Анатолий, озверев, демонстративно покинул собрание, не пошел в институт, выгнал ребят-оркестрантов, пришедших к нему отметить какое-то событие, поссорился с соседкой и в довершение ко всему нечаянно выдавил окно на кухне.
Кто же нарисовал карикатуру? У Анатолия даже заныли кончики пальцев — так захотелось разыскать обидчика. Члены редколлегии помалкивали — редакционная тайна, и все тут. Не помогли и намеки «встретить».
Стало холодно. За ворот сыпалась снежная труха, ресницы заледенели. Анатолий ввалился назад, в диспетчерскую, бухнулся на скамью. Все мельком взглянули на него и занялись своими делами. Румяная девушка села за пульт управления скважинами, паренек аккуратно свернул в трубочку чертеж и начал приводить в порядок внутренность книжного шкафа.
Простуженным голосом заверещал телефон. Седой взял трубку.
— Старший оператор Сафин слушает. На четыреста пятнадцатой? Танзиля! — обратился он к девушке-диспетчеру. — Сигнала нет? Хорошо, сейчас буду. — И, кладя трубку, проворчал:
— Автоматика, будь она неладна… Пошли, хлопцы. Толя — со мной, на 415-ю, сорвало ремень, Гена — на 646-ю, поднимешь скребок. На Птичьем овраге осторожнее, мостик завалило. Тронулись, Толя.
— Малость отогреюсь, — отозвался Анатолий, пряча нос в ворот ватника. — Догоню.
— Не задерживайся.
Сафин, сутулясь и часто покашливая, нырнул в дверь, прямо в белую муть тумана. Через минуту дверь распахнулась снова, и в ней появилась Настя, оператор, женщина лет сорока с небольшим. Разматывая толстый платок на голове и стряхивая снег с плеч, груди, она обвела взглядом диспетчерскую.
— Ну и продрогла. Думала, не дойду вовек.
Анатолий хмыкнул что-то невнятное.
— А ты чего такой кислый?
— Так.
— Уж не стенгазета ли на него так подействовала, Танзиля?
— Наверно! — засмеялась девушка за пультом, не поворачивая головы.
— Крепенько тебя зацепили.
— Отвалите-ка лучше, завели опять…
— Эк, как его забрало. И правильно сделали, что нарисовали. Похлеще надо было. У меня, пожилой, скважины как игрушки. А на твои глядеть стыдно.