— Вре-ешь?
— Клянусь я первым днем творенья…
Дине вдруг стало тоскливо. Она уже пожалела, что зашла сюда. «Сидеть и подслушивать чужую радость? Скажи, пожалуйста, что тебе мешает позвонить Андрею? Что? А, сама не знаю. Не хочу думать ни о чем».
— …в школе однажды номер выкинул: забросил на спину аккордеон и сыграл «Испанское болеро». Поступил в музыкалку, тетка, собственно, заставила, не хотела от моды отставать — по классу фортепьяно…
— Так ты и пианист к тому же?
— Я же частенько заменяю пианиста, разве не видела? Вот. А потом блажь в голову пришла — освоить трубу, до того заигрался, чуть губу не сорвал. Стало, вроде, получаться. У нас, в Прибалтике, музыкантов — через одного. Удивить трудно.
— Ой, Толя, как ты играл на Новый год! Показалось, что труба сама извивается. Я не любила раньше трубу. У нас был духовой оркестр, играл на танцах да на похоронах. И самый противный из них — трубач. Приставала, вечно пьяный. Толя!..
— А?
— Не пей после концертов, а? Слышишь, не надо. Может, это и заведено у вас, но не надо! Все эти твои лабухи…
— Чудачка! Так я ж их руководитель. И не такие уж они фраера, как ты думаешь. Музыканты приличные. А то, что уж нахалюги иногда — так это не нами заведено.
— Наверно, я какая-то старомодная, Толя. Но не выношу пьяных, хоть ты меня режь.
— Странная ты, Любушка. Иногда погляжу на тебя попристальней, так и кажется, что ты с луны свалилась… Воспринимаешь все так серьезно — смех разбирает. Бегаешь, шумишь. Хотя бы со своим дурацким КП. Кому это нужно? Что ты сможешь сделать? Ты кто — министр? Секретарь горкома? Сергей Ильич вон бьется, хочет доказать, что он не верблюд, ночами с промысла не вылазит. А толку? Его же копытом в шею. А ты, извини, как институтка: глаза вытаращишь — ах, как это плохо! Ах, участок на 97 процентов план выполнил! Ах, травка появилась, солнышко светит! По мне надо жить, как Дина: копается в своей автоматике, дело стоящее делает, никому не мешает, ни с кем не ссорится. На все остальное — начхать. Потому — умная, Знает, что бог — не фраер, а негры у нас давно перевелись…
Дина едва не вскочила с места. Щеки будто лизнуло пламя. Опомнилась. «Собственно, почему тебя взволновала болтовня этого мальчишки? Сиди, пожалуйста, ты отдыхаешь. На все остальное — начхать» — и внутренне поежилась, поняв, что повторила Толькину фразу… Но горячий Любкин полушепот начал тоже вызывать в ней царапающее раздражение.
…— даже не знаю, что тебя за сердце трогает. Твои тру-ля-ля в оркестре? Институт? Да ты его скоро бросишь, это я точно тебе говорю. Ведь в кино бы л, наверно, год назад. На промысле ты как ясное солнышко, «от и до» — и вся любовь, как ты говоришь. Все издеваешься, похохатываешь, умничаешь…