— Дайте закурить. — Перед глазами перебирали воздух пальцы Анатолия.
— Послушай, Толя… У тебя ж отец погиб в Берлине, — тихо напомнил Сергей. — И тоже танкист, кажется?
— Как? — встрепенулся Сафин. — А когда?
— Двадцать шестого апреля.
— Как звали его?
— Владимир Игнатьевич Кочетков. Я по матери хожу.
— Кочетков, Кочетков. Нет, не доводилось слышать. А тебе, Настюша?
— Что-то не припомню, хотя на память, вроде бы, не жалуюсь. Да и не мудрено — столько народу прошло перед глазами. А номер части в памяти не держишь?
— Не помню. Посмотрю. У дядьки все — и ордена, и медали, и справки разные.
— Вот ведь как бывает. Может, бок о бок дрались. Ну, помянем его душу.
Генка-теоретик сидел притихший, почти не пил совсем.
— Мне вчера Андрей не понравился. Я, как гончая, сразу насторожился, когда пустил пробный шарик: как, мол, ты поведешь себя на техническом совете? Сергею, ты сам, конечно, понимаешь, нужна поддержка. Говорит — есть масса проблем технического порядка. Взял бы Сергей одну и довел до ума. Каково? Насквозь рационалистичная мысль. А люди? А психология? Это ж не просто мода. У нас, газетчиков, например, все инженерные проблемы проецируются на печатную страницу через людей. Доказываю ему: Сергей, мол, начальник участка, у него семьдесят человек. Чем, в конце концов, не техническая проблема этот гарантийный паспорт, если повышенная ответственность отразится на добыче нефти? Я неправ, да? А Андрей твердит свое: люблю предельную конкретность в деле, осязаемость. Мой принцип: пощупать руками — стимулирует куда надежнее. Подземный ремонт, говорит, — почти тайга. Сложились свои традиции, и ломать их нужно сверху. Экспериментировать на заработке людей — последнее дело. И так уж наэкспериментировались — бегут на запад коренные, вернее, прижившиеся сибиряки, дальневосточники. Говорю ему: дешевенькое у тебя причащение к рабочему классу. Добренький ты был бы руководитель, популярный. Кажется, обиделся.
Станислав заиграл. Пальцы его реяли над синеватой от льющегося в окно ночного неба клавиатурой. Странная это была мелодия. Пустенький шлягер вдруг обрастал полновесными сочными пассажами, нервный бег гаммы переходил в лирические фрагменты из известных вещей, или вдруг в нарушение всяческой гармонии торжественно и зовуще плыли по полутемному холлу Дворца начальные аккорды Второй рапсодии Листа. Играя, Молчанов смотрел прямо перед собой, туда, где на черной деке мерцали золотые буквы — «Эстония».
— Привязался я к вам что-то, братцы. Ах уезжать неохота. Редактор вчера говорит — ты, мол, не женился случайно? Говорю — ростом не вышел… И вообще — я привык считать, что лучше моей работы нет. А приглядишься — у вас тоже ой-ой.