Небрежность — вот что недопустимо для контролера, именно небрежность, а не то, что у Арабея натура художественная. Горький сказал, что каждый человек от рождения, художник. Павловский же ручался за сержанта; мол, к службе относится добросовестно, с душой, мечтает быть контролером, быть, так сказать, на переднем крае.
Замполит тогда только что прибыл в часть, в свои двадцать пять лет не выглядел мудрым воспитателем, знатоком психологии. Это мешало Калистратову полагаться на его оценки.
В конце концов майор все же дал «добро», Арабея зачислили на курсы контролеров. Калистратов присутствовал на экзаменах и вспоминал себя молодым. Когда-то и он, надев форму пограничника, совершал открытия у там, где меньше всего ожидал их, — в поезде. В заурядном поезде, где все так знакомо, где как будто нет и не может быть ничего сокрытого…
Арабей отвечал экзаменатору, стоя у схемы вагона, осторожно прикасался указкой, выговаривал — иногда с усилием, чуть ли не по слогам, — длинные, замысловатые названия. Обрешетка парового отопления, плафоны осветительных устройств, коробка выключателей…
Как прост, ясен вагон для пассажира и как сложен для контролера! Сколько может быть тайников, если вагон — участок границы!
Однако за три месяца ежедневных досмотров Арабей ничего не обнаружил, если не считать тех случаев, когда пачка листовок или вражеская книжонка лезли в глаза или под ноги.
И вот успех Арабея, первый крупный успех!
Впоследствии он будет подробно рассказывать о нем друзьям и родным. Вошел, огляделся… Как будто все нормально. Нагнулся к обрешетке. Внутри, за дырочками, проштампованными в металле, темно, как всегда. Что же заставило вынуть из кармана ключ, поднять обрешетку? Обычно была темнота пустоты, а тут — какая-то другая. Отпер обрешетку — и вот! Листовки! Листовки в черном пакете из пластика.
Событие будет вырастать для Арабея по мере рассказа, а сейчас вид у него скорее виноватый, чем довольный…
Калистратов хмурился, погруженный в свои мысли, и не обращал на сержанта никакого внимания. И Арабей объяснял это по-своему. Обрешетка поднята. Он так и оставил ее… Не запер, побежал докладывать майору. Служебное купе рядом, но тот, в жилетке, с физиономией вроде круглой оладьи на всю сковороду, закупорил проход. Правда, потеряли всего две-три минуты, но мало ли кто мог толкнуться в уборную. А может, он сам… И, значит, не лишено вероятности, — противник информирован о наших действиях, знает, что тайник раскрыт. А ему, может, не следовало знать.
— Товарищ майор, — начал Арабей скорбно, — я тут, кажется, дурака свалял…