— Плугарев, ну-ка, слетай в колок за переметками. Топор у меня в мешке.
— Вот тебе и купанье! — ворчал досадливо Олег, вяло шагая по высокой траве к березовому колку.
Чуть левее колка, на вырубке, застыло в истоме лиловато-фуксинное озерко.
Шел и думал:
«Иван-чай цветет. Много нынче меду будет!.. Он, Кирилл трехжильный, того и гляди отмочит: начнет без передыху второй стог закладывать. Торопится: до грозы сено сметать. А ее, грозы, и в помине нет! Похоже, правленцы утку пустили… чтоб мобилизнуть на сеноуборку. Прошлую зиму ой-ей как трудно с кормами было… У матери от переживаний за своих красавок буренок глаза даже ввалились».
Олег сорвал полыхающий огнем мак и увидел Лариску.
Она стояла у тонкой березы, росшей на отлете, в стороне от своих сестриц, сбившихся в тесный полукруг. Вытянувшись в струнку, как и молодое деревцо, Лариска с кем-то разговаривала. Тут же, шагах в двух от девушки, лежали в пестротравье ее грабли.
У Олега ноги чуть ли не отнялись от радости, когда он увидел Лариску. Первым его желанием было — подкрасться к ней неслышно, крепко закрыть ладонями ее глаза и чужим — загробным — голосом прошептать: «Угадай, кто я!» Но Олега не слушались ноги, и он, распугав кузнечиков, присел за куст бузины. То ли от напряженного внимания, то ли от радостного возбуждения (такая нежданно-негаданная встреча!), а может, и от того и от другого, у него даже спекшиеся губы полуоткрылись, а на правом виске набухла синеватенькая жилка…
— Трусишка! — говорила тем временем Лариска. — Не шевелись уж, а то снова шлепнешься. И не шипи, я все равно не испугалась.
Между пронизанной насквозь солнечными лучами листвой бузины, как бы занявшейся зеленым пламенем, Олег отыскал крошечный глазок. В этот глазок он и смотрел на Лариску и сидевшего на ветке березы неуклюжего взъерошенного птенца, вероятно, еще не научившегося как следует летать.
— А вот, кажись, и мамка наша… Волнуется, беспокоится о тебе, неслухе. Да сиди ты, сиди, уродливая моя смешинка! Она сейчас подлетит. А я ухожу. — Лариска засмеялась и, подхватив с земли свои грабельки, отбежала чуть ли не к кусту бузины, за которым схоронился Олег.
Теперь Лариска стояла лицом к Олегу. И он даже дышать перестал, боясь, как бы девчонка не обнаружила его, сидевшего на корточках в зарослях разных там кашек, васильков, кукушкиных слезок и бог знает еще каких луговых цветов, истекавших слатимым ароматом горячего земляничного варенья.
Отведя в сторону мешающую ему ветку, Олег лишь глазам дал волю: смотрел, и смотрел, и все никак не мог наглядеться на стоявшую неподалеку от него по колено в цветах девушку. Спроси его через полчаса: в каком была Лариска платьице, повязана ли была ее голова косынкой или нет, он, Олег, ответил бы, растерянно пожимая плечами: «Не знаю… я… я не об этом думал». Правда, ему не до этого было! Он глядел сейчас на Лариску и с тревожным недоумением спрашивал себя: неужели перед ним была та самая девушка, с которой он еще вчера бок о бок копался на осточертевших огородных грядках, бежал от дождя вместе с ней к тихой калине, потом сидел с ней же под гостеприимным деревом, и даже… да, да!.. и даже поцеловал ее в шею? Неужели все это было наяву, а не во сне?