Но кузнец все так же молча продолжал стоять у порога. А когда вновь воспламенилось небо от края и до края, какой-то мальчишка, просунув голову между широко расставленными ногами Кирилла, восторженно вдруг закричал:
— А баламут наш — Плугарь отпетый… на самой макушечке осокоря сидит!
Мальцу никто не поверил. Когда же за Жигулевскими горами заглохли последние глухие раскаты грома, притихшие актушинцы услышали вызывающе-предерзкий Олегов голос:
— Э-эй, люди добрые! Я молнию сейчас чуть за хвост не поймал!
Тишка, решивший во что бы то ни стало добиться своего, лапая в это время присмиревшую Соньку, с ядовитой усмешкой протянул:
— Для некоторых, промежду прочим, закон не писан!
Но тут случилось такое, чего никто, решительно никто не ожидал. Откуда-то из дальнего угла с нар поднялась Лариска и, бешено расталкивая локтями стоявших на ее пути односельчан, бросилась к двери.
А добравшись до выхода, плечом оттеснила от косяка кузнеца. И закричала:
— Иди сюда, Олег!
Лариска приставила ко рту сложенные рупором ладони, собираясь прокричать что-то еще, да не успела. Снова загрохотало, и все небо исполосовали быстрые молнии. От нестерпимо резкого трепетного света некуда было деться. В этот вот пугающе долгий миг и увидела Лариска Олега, сидевшего на вершине осокоря: а он ее — в дверях вагончика.
Едва притихло взбесившееся небо, гаркнул Олег сильно и зычно:
— А я сейчас. Ты слышишь, Лариска? Сейчас я!
И, набрав полную грудь воздуха, уже весело прибавил:
— Ты там не бойся. За Актушами полоска светлая обозначилась. Конец скоро грозе!
В Актуши из лугов Олег вернулся засветло. По водянисто-холодному, чуть впрозелень, небу паслась всего-навсего парочка легких облачков, снизу окаймленных клюквенного цвета оборками. А за ощетинившиеся сосны на Шелудяк-горе, будто обуглившиеся во время пожарища, садилось большое, чуть притомившееся за день солнце.
Дома Олега ждала мать.
Он уже давно приметил: стоит после тяжелого рабочего дня, войдя во двор, увидеть на сенной двери висячий замчишко, который любой шкет откроет ржавым гвоздем, как настроение тускнело и уж пропадало всякое желание переступать порог отчего дома. Но ежели окна избы светились тепло и живо или из трубы над крышей курчавился неуловимый дымок, ноги сами собой убыстряли шаг, и по ступеням крыльца Олег взбегал легко и резво.
Так было и нынче. Передергивая плечами (Олега слегка знобило), он влетел на крыльцо, спугнув сиротливо прикорнувшего к высокому порогу утенка, вихрем пронесся через сени, по пути поддав ногой старую калошу. А распахнув дверь в избу, загорланил от порога: