— Я оставил при себе только одно отделение, восемь бойцов, — продолжает он. — Мы бежали от дома к дому, падая на землю и снова вскакивая, прижимаясь к стенам, укрываясь за выступающими вперед контрфорсами, перепрыгивая через ограды, — откуда лихость бралась! Наверно, недаром говорят: «Смелого пуля боится!» Я помню, выбежал на старинную площадь Плац на Браме, увидел в пролете улицы на той стороне площади вокзал, а от него уже недалеко была а застава — сорвал с себя фуражку и крикнул: «Ребята, давай!» Мою фуражку тут же автоматной очередью всю прошило, а мне ни царапинки. Ребята вскочили за мной, как гаркнут «ура!», и немцы — они на бульваре за деревьями прятались — врассыпную. Здесь Виктор Королев, который с несколькими бойцами по соседней улице шел, тоже на площадь выбежал, И тоже с криком «ура!». В этот момент один из немцев, офицер, обернулся и бросил в нас гранату. А Виктор — он был маленький, верткий — схватил ее на лету и обратно в немца. Тот опомниться не успел… Да, сейчас вот увидишь такое в кино — и не поверишь. А ведь это было!
Примерно часам к трем дня, рассказывает Патарыкин, он и его бойцы вышли к заставе. Затем сюда же начали стягиваться и другие группы. Расчет на самостоятельность оказался правильным, все выполнили свою задачу оперативно и точно. Подтянулись и артиллеристы со своей пушкой. Только теперь Патарыкин узнал фамилию командира расчета — Журавлев. Молоденький лейтенант еле держался на ногах от усталости («Еще бы, протащить пушку на себе почти через весь город!»), но был счастлив. «Можно, мы останемся с вами?» — робко попросил он. Патарыкин решил: «Пусть остаются, ребята хорошие. А мне… семь бед — один ответ. Там разберемся!»
Вскоре к заставе подошли со своими бойцами Поливода и Тарасенков, которые наступали на фланге роты Патарыкина. Скуластое, с коротким, решительным носом лицо Поливоды еще горело жарким дыханием боя, с упрямого лба струился пот. Он приказал немедленно восстановить посты. «Теперь они, — показал Поливода на убегающих немцев, — забудут сюда дорогу! А ну, хлопцы, — крикнул он своим бойцам, — поддадим жару!» И с винтовкой в руках бросился по направлению к мосту. Его пограничники устремились за ним…
— А теперь, — Патарыкин обращается к жене, — ты расскажи, как мы вас освободили.
— Нет, уж я лучше сначала скажу, как мы там, в своем каземате, сидели, — говорит Мария Емельяновна, — Остались мы, сами понимаете, без хлеба, без воды, что называется, с одной надеждой. Набилось нас в этом подвале, как сельдей в бочке, не повернешься. А среди нас были кто с грудным ребенком, кто в положении, — например, жена Пети Нечаева… Плач, стоны, одним словом, кошмар. А что там, наверху, творится, не знаем. Только слышим взрывы, топот ног, пулеметную стрельбу… Так прошло часов пять или шесть, и вдруг слышу голос моего благоверного: прощайте, мол, жены дорогие, не поминайте лихом. Мы уходим ненадолго, а вы запритесь покрепче, окна чем-нибудь заложите и сидите тихо, на улицу не показывайтесь. А мы скоро вернемся. Короче говоря, успокоил… Жены пограничников народ догадливый, поняли, что мужья оставляют нас вместе с городом. Теперь нам надеяться было не на кого — только на себя да на судьбу. Собрались мы с силами, выполнили все, что было сказано, и стали ждать. Притихли, как мыши, слушаем. Постепенно стрельба умолкла. Потом кто-то протопал мимо, донеслась нерусская речь. У нас мороз по коже пошел. Но сидим по-прежнему тихо, без паники. И детям рты зажимаем. А то ведь если немцы нас найдут, то сразу всех перестреляют: об этом мы, жены пограничников, хорошо знали.