О своих подвигах он не пишет. Пишет, что воевал, «как и все». Как все в девяносто девятой!
День за днем дивизия приближалась к дели. А каждый день — это бой. Об одних боях Ильин пишет бегло, в двух-трех словах, о других подробнее…
«Особенно мне запомнился бой за село Краснополка, что севернее Умани. Он начался рано утром. Я находился в роте пограничников, имевшей задачу обойти слева противника, занимавшего это село. Мы по лощине вышли к водяной мельнице, расположенной на окраине Краснополки. Надо было проскочить по мельничной плотине, которую немцы держали под огнем ручных пулеметов. Пограничники бесстрашно бросились вперед. По узкому мостику они пробегали парами эту страшную дистанцию, некоторые замертво падали в воду. И все-таки мы преодолели плотину. Накопившись на другом берегу пруда, рота отважно атаковала фашистов. Дело дошло до рукопашной схватки. Каждый пограничник дрался против двух-трех врагов. В ход пошли гранаты, приклады, ножи. Хотя у меня уже был некоторый опыт, но такое остервенение боя я наблюдал впервые. В этой жестокой борьбе, продолжавшейся не больше двадцати минут, были уничтожены две роты фашистов и перебита вся прислуга немецкой батареи, не успевшей дать по нас ни одного выстрела.
Пограничники (они прикрывали пехоту и одновременно взаимодействовали с ней) заняли половину села и удерживали ее почти до полудня, пока части дивизии не отошли дальше, на восток. В этом бою все дрались отчаянно, но особенно отличились лейтенанты из 197 сп Толстокоров и Щелкин, политрук Окунцев, сержант Водка, красноармейцы Кульшенко, Прутков и Крайнев. Все они были коммунистами… Фамилии героев-пограничников, а среди них были участники знаменитого «перемышльского» штурма, я, к сожалению, не помню».
Нет, этот бой запомнился не случайно! Именно здесь, под Краснополкой, девяносто девятая узнала о том, что ее наградили орденом Красного Знамени. Первой из всех дивизий за время войны!
«В тяжелой обстановке отступления, — читаю я, — люди, измотанные непрерывными боями и походами, были взволнованы, потрясены этим известием и благодарили за признание их ратного труда. Многие плакали от радости».
А через несколько дней, когда дивизия была уже за Уманью, немецкие танковые колонны, вышедшие далеко вперед, развернулись и уперлись головами друг в друга. Их огнедышащие пасти стали разрывать дивизию по частям. Уже смертельно раненная, истекающая кровью, она метнулась было на юг, к Первомайску, но гитлеровский фельдмаршал Рунштедт — он помнил эту ненавистную ему дивизию еще с Перемышля! — выдвинул ей навстречу мощный танковый заслон. Кольцо вражеского окружения сомкнулось наглухо. Теперь это была уже не дуэль, а расправа. В селе Подвысоком к девяносто девятой присоединились остатки еще двух или трех дивизий; их командиры, столпившись в стоящей над оврагом избе, с надеждой смотрели на Снегова, склонившегося над картой: может быть, он что-то придумает? Они еще ждали чуда. Но Снегов с беспощадной ясностью видел будущее… Они находились на крошечном островке в середине жирной черной стрелы, как в брюхе удава. Здесь был бы бессилен даже гений, даже Суворов… И Снегов сказал командирам то, что сказал бы на его месте каждый честный человек. Он приказал уничтожить штабное имущество и обозы, разместить раненых по избам, а здоровым, независимо от должности, звания и рода войск, брать в руки винтовки и пробиваться.