В кармане просторной и уже затертой куртки цвета хаки он носил отцовскую смерть.
В куртке (когда-то купленной за девять баксов на церковной распродаже) было много карманов – какие-то на молнии, другие, побольше, на кнопках.
Иногда отцовскую смерть он засовывал в глубокий карман на правом бедре, где мог бы оказаться компактный гвоздодер, будь он столяром. Иногда прятал в левом кармане, куда совал озябшую руку, и тогда случался легкий шок, отец как бы ему напоминал: Я здесь.
А порой засовывал ее во внутренний карман, у самого сердца. И тогда напоминания происходили постоянно: Да, я здесь. Где ж еще?
Он был бы рад оставить отцовскую смерть (например) на полке в чулане или на верстаке среди кисточек для красок и заляпанных тряпочек. То есть где-то подальше, но существовал риск (внешний страх вроде холодного проливного дождя) эту смерть потерять безвозвратно.
Отцовская смерть изначально была громоздкой, навязчивой. И хорошего места для нее не найти, куда ни сунь.
Он не знал, что последнее утро в отцовской палате окажется последним.
В тот день он уехал из больницы на свою ферму. Планируя вернуться утром с флейтой из бузины и сыграть отцу.
С такими мыслями: Если отец поправится, останусь ли я для него таким, как сейчас, или прежним?
Между ними оставалось много неясного. Невысказанного, неспрошенного. Ему не хватало смелости задать отцу главные вопросы из страха услышать ответы.
Если ты любишь меня сейчас, почему не любил раньше?
Ты правда меня полюбил?
Но все оборвалось – так вырывают страницу из книги. Пришла новость: он уже никогда не увидит отца живым.
Никогда не задаст отцу этих вопросов. А тот в растерянности не станет подыскивать нужные слова.
Он поступил трусливо – сбежал. Это не назовешь выражением свободы, или независимости, или «художественной цельности». Элементарное бегство.
А когда вернулся в свою хижину на Медвежьей горе, к нему спустился приятель, живший в фермерском доме, с целой кипой писем.
Почта для Вирджила Маккларена? Быть такого не может!
Два или три письма оказались массовой рассылкой, рекламой. Он не потрудился предупредить на почте, чтобы подержали его корреспонденцию, или сказать кому-то из друзей, чтобы сохранили письма до его возвращения.
В его духе – пропадать из виду. Все это знали и не испытывали ни досады, ни тем более тревоги. Парень, принесший письма, давно знал Вирджила, но не считал себя его близким другом и не удивился бы, если б тот даже не вспомнил его имя.