– Когда ему кто-то нужен, он присылает вестника… обычный листок бумаги, сложенный в виде птицы. Подбрасывает в комнаты, под парты, в книгохранилище. Однажды даже у Ворга перед носом под труп подложил. Хорошо, что старик в тот день задержался и ничего не заметил… Он просто указывает, где найти ту или иную книгу. Мы находим, учим, потом возвращаем на то же место…
Еще один перерыв.
– С нашего курса таких трое. С четвертого и пятого – столько же. С третьего – Регилль и его команда. Кто с седьмого и выше, я не знаю – мы их почти не видим. И они всегда в масках… У них точно есть выход в город, а достать бездомного или припозднившегося пьянчугу в подворотне – проще простого. Но когда-то и на нас… тренируются… когда учитель велит. Он считает, что мы должны знать, что делаем, и обязаны прочувствовать все на себе. Поэтому требует иногда, чтобы мы друг на друге… без этого нас не допускают к самостоятельной практике… Думаешь, мы не знаем, каково это – лежать на жертвенном столе? А мы знаем… все там когда-то были… Так что ты зря подумал о нас плохо… И мы всех вылечиваем. Всегда. Нам нужны только эмоции для ритуала.
Очередной пропуск и снова все тот же обреченный голос.
– Мы не видим карт – куда приведут, там и остаемся. На час или на всю ночь… Наши перстни на это время теряют активность, поэтому-то я и думаю, что помогает кто-то из преподавателей. Один раз были на заброшенном погосте – зомби поднимали… в другой – возле какой-то деревеньки… строили слабенький круг для преобразования нежити. А как-то раз нашу группу даже в окрестности столицы забросило. Там-то мы на второй пласт посвященных впервые и наткнулись…
Ректор с каменным лицом остановил запись и недобро взглянул на внезапно побелевшего графа.
– Я чего-то не знаю, де Регилль? – неестественно ровно осведомился он, и господин надзирающий с видом человека, внезапно потерявшего смысл жизни, медленно опустился на место.
– Мой сын… Он тоже кого-то пытал?!
Вопрос ректора, если граф его и услышал, остался без ответа. Но, в принципе, этого уже не требовалось: в голосе светлого было столько тоски, столько жуткого понимания, смешанного с бессилием и ощущением собственной вины, что даже я был вынужден признать, что несколько перестарался, устраивая проверку для убитого горем отца.
– Моя репутация уничтожена, фамилия обесчещена… Не могу поверить, что это был мой сын… Святые небеса, что же мне делать?!
Когда он сгорбился и закрыл руками кривящееся лицо, я с видом провинившегося ребенка взглянул на ректора. У которого к тому времени уже успело разгладиться лицо, но в глазах, обращенных на смущенного меня, появилось грозное предупреждение.