И здесь было много народу. Но Виктор увидел его издали, подозвал и вручил большой конверт.
— Спрячь. Здесь командировочное удостоверение, справка взамен карточек и письмо твоей матери. Друзей своих привез?
— Ага. А их пропустят?
— Их в общий список эвакуированных занесут. Скоро поедете. Давай руку. Наш разговор запомнил?
— Помню.
— То-то же! Счастливо добраться. Иди.
Ирина Васильевна, испуганная и заплаканная, появилась перед самой посадкой в машину. Она, оказывается, очень расстроилась, прочитав записку Шурика и с трудом нашла их в милиции. Она привезла с собой на саночках большой узел с вещами и, опустившись на него, чуть слышным голосом выговаривала Шурику:
— Ты ведь большой мальчик. Как же ты мог увезти их без, документов, без белья, без чашек и ложек? Да и адреса деревенского у тебя нет. Куда бы ты их повез? — Потом, ухватившись за него обеими руками, она добавила: — Родной ты мой.
Подъехал грузовик с фанерной крышей. Его кузов был устлан старыми тюфяками и еще тяжелым брезентом. На этой машине эвакуировалось несколько милицейских семей, и разместиться в ней было не так просто. Бабушку удалось пристроить спиной к кабинке водителя. Рядом с ней, на узле сидел Славик. Когда задний борт был уже поднят, Шурик еще раз попрощался с Ириной Васильевной и влез последним. Он просунул ноги под брезент, поднял воротник шинели, глубоко засунул руки в рукава и сжался в тугой комок.
Ехали быстро. На окаменевших сугробах резко встряхивало. У Марсова поля застряли в глубоком снегу. Водитель подавал машину то вперед, то назад. Шурик видел, как задние колеса бешено вертелись на одном месте, стреляя мерзлыми белыми дробинками.
На правом берегу Невы по накатанной дороге поехали еще быстрее. Мороз пробрался сквозь все одежки и проник внутрь, в живот, в грудь. Ресницы на глазах слипались и примерзали друг к дружке. В кузове никто не шевелился. Никто ничего не говорил.
«Может быть, все умерли?» — думал Шурик. Он с трудом расклеивал тяжелые ресницы и снова видел белую дорогу позади и темные бесформенные фигуры людей по бокам и в глубине кузова. Он шевелил ногами под брезентом, поводил плечами, чувствуя холод задубевшей рубахи, сжимал и разжимал пальцы. «Скоро приедем… Мама встретит… У нее тепло и хлеб на столе…»
Проехали редкий лесок, и машина остановилась. Шофер вылез и стал стучать заводной ручкой по скатам. Сидевший рядом с ним в кабине пожилой человек в милицейской шинели подошел к кузову и охрипшим голосом спросил:
— Живы, братцы-ленинградцы?
Послышались голоса, похожие на стоны раненых. Какая-то женщина спросила: