Она замолчала, и легкая тень омрачила ее значительное и очень немолодое лицо.
— Но боюсь, как бы этот четверг не пришлось отменить, — после некоторого раздумья продолжала она. — Вы ведь знаете, у нас тут небольшое осложнение. Меня, правда, это почти не касается. Одна неприятность — несносные репортеры; но, кажется, они мешают не столько мне, сколько моему брату.
Мисс Палинод пила свой устрашающий напиток, шумно прихлебывая, — очевидно, полагала, что имеет право на кое-какие вольности. При этом она не становилась вульгарной и не теряла внушительного вида.
— Я, по-видимому, в дверях столкнулся с вашим братом, — начал Кампьен и прикусил язык — такой ужас изобразился на лице мисс Эвадны. Но она тут же справилась с собой и даже улыбнулась.
— Нет, это не Лоренс. Лоренс — совсем другой. Одно из достоинств этого дома заключается в том, что тебе не надо никуда выходить, улица приходит к тебе сама. Мы ведь здесь обретаемся со времен Адама.
— Я слыхал об этом, — тихо проговорил Кампьен. — Мне сказали, что все торговцы сами приносят сюда свой товар.
— Торговцы ограничиваются первым этажом, — уточнила она улыбаясь. — Наверх поднимаются люди интеллигентного труда. Это, знаете ли, весьма интересно. Я всегда думала, что социальное расслоение общества может дать замечательную пищу для размышлений, если ты уже не занят чем-то другим. Сегодня ко мне приходил малыш мистер Джеймс, управляющий нашим отделением банка. Я его приглашаю, когда возникает надобность. И для него это не затруднительно, он живет над банковской конторой, через дорогу отсюда.
Она сидела в кресле — импозантная, благоволящая, устремив на него умный, дружеский взгляд. Его уважение к ней с каждой минутой росло. Если верить Чарли Люку, за душой у нее ни гроша; тем более впечатляло ее умение так держать себя, что все окружающие наперегонки старались ей услужить.
— Когда вы вошли, — заметила она, — я было подумала, что вы репортер. От них всего можно ожидать. Но, услыхав из ваших уст окончание моего любимого Пиля, я поняла, что ошиблась.
Кампьену этот аргумент показался неубедительным, но он ничего не сказал.
— Небольшая неприятность, которая на нас свалилась, — начала она вдохновенно, — натолкнула меня на мысль об исключительном любопытстве вульгарного люда. Я, разумеется, употребляю слово «вульгарный»[7] в его изначальном латинском значении. Я даже лелею мысль написать монографию, главная идея которой — чем выше стоит на социальной лестнице индивид, чем он культурнее, тем менее ему присуще любопытство. В этом есть кажущееся противоречие, не так ли? Интересно, это свойство образованного слоя объясняется существующими в обществе табу или оно коренится в самой природе интеллектуального сознания? Что вы об этом думаете?