человеческого тела, что обеспечивало опять-таки избранным пожизненную красоту со сменными лицевыми модулями (тут вздохнули не только немногочисленные женщины-слушательницы, но и многие мужчины); наконец, эти
долголеты и
пластификаторы открыли
источники невероятной силы, которыми не смогли толком распорядиться… Такими преимуществами, подчеркнули очкарики, нельзя располагать вечно и безнаказанно — слишком велик соблазн, и не столь уж важно, по какому именно сценарию произошел Апокалипсис, раз он всё равно был неизбежен.
Аудитория зашумела, посыпались вопросы, реплики, блиц-версии… Симпатичная блондиночка Не Веста, официальная Вторая Наложница крупного банкира-чиновника, мечтающая, как все знали, после неизбежной отставки заняться прошлячеством на накопленные сбережения, с грустноватой улыбкой предположила, что беверляне разгневали именно Селену как саму душу мировой триады — и, проявив недюжинную осведомленность, вспомнила противоречивые нынчеловские мифы о Селене-Яйце и селенитах (то ли пришедших заселить Землю, то ли сбежавших с неё от Апокалипсиса, то ли принесших разум на планету, то ли лишивших её разума), а главное — на негласный культ Луны у многих орденцев, хотя по роду занятий (и по привычному пейзажу Танатодрома, заметил про себя Рамон) им больше подошел бы Марс… Такая осведомлённость вызвала легкое сдержанное веселье насчет наличия у банкира-чиновника ветвистых рогов с орденской эмблемой, однако Не Веста, процитировав неизвестного древнего автора: «Наука позволяет нам внимательно вcматриватьcя в трещины коcмичеcкого яйца, cквозь которые видны новые горизонты в беcконечноcти», — только снова печально-снисходительно улыбнулась, что Рамону очень понравилось, как и скромность её наряда…
Солнце — трудолюбивый, но легкомысленный художник — уже начинало вдохновенно заигрывать с своими юными натурщиками, облаками и ветром, и от его быстро-золотистой кисти, одинаково беспечно погружающей в летучий полумрак и трепетное сияние, с мягким ропотом вдруг заговорившего моря просыпались-сгущались одни лиственные толпы, ныряли в синеву, брызнув рассверкавшимся косяком, другие, и, перемывая на шахматы отдыхающих леопардов, внезапно широко-широко обнажалась смеющаяся отмель… Почти выцветшая в её переменчивом белом блеске, блёкло улыбающаяся Не Веста в слегка разветренном ситцевом платьице сейчас казалась Рамону милым бликом давно позабытой и сгинувшей где-то в шелестящей прорве лет старой фотографии — и туда, туда, в этот странный полузатенённый мир, в этот обманчивый рай прохлады, так рванулась его душа, что он едва успел взять себя в руки.