Август в Императориуме (Лакербай) - страница 13
В неформале эту великую крепость Ордена Сенсолётчиков звали Твердухой (а то и просто Дыней). За годы муштры она так и не стала ему домом, но последнее посещение оказалось просто болезненным: крахом закончились попытки добраться до Склада безумных прачелов, устроивших в незапамятные времена такой Апокалипсис (их же словечко), что и теперь его, верного присяге и Духу барона 1-й ступени 7-го Пси-ранга, не пускают дальше порога этого Склада. Герцог-Комендант Филипп не принял «ввиду чрезвычайной занятости», а затем через секретаря отправил к Суперинтенданту Арете вроде бы с разрешением, но… Метресса Сильвия (вхожая, по слухам, к блюстителю Склада), развлекшись и приняв дорогие подарки (половину жалованья спустил), не утрудила себя даже видимостью понимания — как он помнил свою бессильную ярость, когда всю ночь простоял на Внешней стене, шепча равнодушно мигающим звездам стихи древнерунских поэтов! Только ранним утром, над перламутровой уже излучиной Брегарта, сонного и оцепеневшего, его снял со стены дежурный наряд. Выволочка, Пси-лекари — и традиционное напутствие: «Иди и жди. Ты будешь призван в свой срок». И вот уже две недели его развлекает нежащаяся под солнцем приморская столица. Отпуск. Август. Императориум.
Багровеющая Безымянная Квадрига с крыши розовоколонного Пустого Дворца (где Омендантом отец… нет, так не пойдёт, прочь, прочь все лишнее!) бесконечно скакала на уходящего через все полуциркульные окна верхнего этажа и парадной лестницы, постепенно съезжая в закат и уменьшаясь, словно возница с невидимым отсюда отбитым лицом обучил своих коней «лунной походке» забавного прачела с древнего видеодиска — точнее, с его копии, сделанной в мастерских Ордена для развлечения знати… Пончо и Квазид — неунывающий пофигист-инжирник Пончо и вечно жующий свои толстые губы напыщенный, но, в сущности, добрый словомел Квазид — немного знавшие инглу, уверяли, что дёргающийся раскрашенный прачел завывает о том, какой он плохой и опасный, Рамон же только пожимал плечами — напугать этот вертун мог разве что ребенка, а в прыгающей толпе было много взрослых. Они круто оттягивались (по выражению Пончо), устраивали релаксы (это уже Квазид ввернул), и хотя здесь не пахло величайшим достижением древности — Искусством Стадионной Волны, но и на запрещённое Искусство Вить Гнезда Взглядом тоже не смахивало. Пусть развлекаются…
Сбежав мимо глянцевито-мрачных жаб и сатиров по лестнице, по бордовой дорожке которой днём вместе с ним взбирались какие-то зеленоглазо-большеокие и тёмно-косматые изумленные девы, сплошь затканные струящимися роями золотых пчёл, — а сейчас, в закатном полумраке, всё казалось смутным вечерним комариным кустарником, последовательным приютом трепетно-сырой мечты, ожидания, мелко зудящей и жалящей досады, а вскоре и откровенной зевоты, — Рамон, не обращая внимания на осуждающий взгляд седенького привратника, лихо крутанул массивные двери и вылетел на свежеющий воздух, прямо в зажигающую огни набережную Тритона. Над замысловатыми гранитными и диабазовыми балюстрадами призрачно пылали, широко раскрыв дремотные глаза-крылья, разновысокие газовые бабочки, дробя и перекрещивая теневые силуэты торжественно мрачнеющих вазонов, массивных тумб, отточенные жесты статуй, а стремительная бледность бездонно-погасающих небес кое-где исчезающе довихривалась смутными полуоблачками — как боязливые засидевшиеся кумушки, услышав далёкий волчий вой, торопливо семенили они домой по вдруг захолодавшему камню ночных переулков, — обтирая с губ недолузганные семечки, обгоняя чуткое сердце и невнятную мошкару — и боясь даже взглянуть вниз, на тёмно-стальные холодные переливы мерно движущегося мрака, на входящие друг в друга литые мечи без ножен, снова и снова заливаемые постепенно яснеющей луной. Огибая над речной свежестью редкие молчаливые фигуры, Рамон опять погрузился в недавние воспоминания, да так, что едва не столкнулся с вылетевшим из переулка поздним велорикшей…