Многое было сказано и ещё больше угадано за эти вечера, приближался миг расставания: в воскресенье ожидалось возвращение банкира-чиновника.
— Наверное, это даже хорошо, что завтра всё закончится, — неожиданно для себя выговорил Рамон, едва они вернулись за свой столик. В его голосе была искренняя грусть, не нуждающаяся в этикетной позолоте, поэтому Не Веста и не думала обижаться.
— Завтра? Скорее сегодня, неделикатный Вы мой… — чуть улыбнулась она, подняв на него свои спокойные серые глаза. — Без сомнения, это хорошо. Мы не успели друг другу надоесть, мы оба знали, чего хотим и сколько отпущено времени… Я благодарна Вам, сэр рыцарь, — при этом полушутливом старинном обороте взгляд её потеплел. — Вы не сфальшивили ни единой нотой.
Рамон привстал и церемонно поклонился, потом, испытующе взглянув на неё, несколько замялся. Не Веста рассмеялась и через столик взяла его ладони в свои, как-то умудрившись не задеть блюда и бокалы.
— Милый барон, — в её глазах отчаянно дразнились какие-то очень добрые чертики, — ради всего святого, не мучайте себя! Давайте я сама озвучу все ваши невысказанные полувопросы. Первый — «хорошо, что мы расстаёмся, и всё же…» Второй — «почему?», не в смысле буквальной причины, а вообще, типа «почему так устроен мир?» Третий — «а что, если…»
— Да. И Вы знаете ответы? — руки его напряглись, но он чувствовал, как пальцы Не Весты ласково гладят его ладони, и покорно вздохнул.
— Знаю. Ведь я женщина, и мне ничто не мешает знать эту правду всем своим существом — ни любовь, ни семья, ни дети, ни даже карьера, с которой, как Вы в курсе, у омирских женщин немалые проблемы… Я, как и Вы, мой дорогой меченосец, нахожусь на обочине извечной человеческой игры — но, в отличие от Вас, свободна играть или не играть подкидываемые судьбой роли. Я, как и Вы, дорого заплатила за свободу от этой общепринятой обыденности. Но Вы — мужчина и воин, Ваша свобода — острый меч разума и воли в свете некоей миссии, истинное величие которой, простите, мне вряд ли по силам осознать… А моя свобода — это нарядный веер моих выцветающих со временем красок, зеркало моего исчезающего с возрастом лица. Меч сломается или затупится, веер станет ненужным, зеркало растворит всё живое… — выцветающая тень так пугающе проступила на миг в её лице и голосе, что Рамон вздрогнул.
— Какая же это свобода… — тихо произнес он, не отрывая взгляда от её вдруг ставшего непереносимо родным погрустневшего лица.
— Свобода не обманываться. Свобода знать истинную цену всему, что «дарит» жизнь. Свобода выбирать самой и сполна платить за выбор.