— Может, подойдет снупьё Фафиввы? — остроглазый Пончо снял с крыши игрового домика ещё более игровую миниатюрную надувную будку с надписью «Снупьё Фафиввы».
Алаверды был потрясен, а Шизаяц как-то исхитрился всплеснуть всеми свободными лапами:
— Фан-тастика! Клянусь гыррмарртрраггским тигром! Ведь под носом всё лежало! Поразительно, как бесконтрольно разрастается творческий процесс, стоит расширить его жилплощадь! Ещё как подойдет: это же дети взгромоздили специально для Фафиввы — а ближайший-то Фафивва вот он, по откосу карабкается! Ну ладно, в этом безумном мире пусть хоть Снупьё и Фафивва найдут друг друга…
— А где водятся эти… гыррмарртраггские тигры? — явно переборов смущение, поинтересовался Диего Марраканиц, скромный светловосый паренек с тихим виноватым взглядом и голосом.
— Гыррмарртраггские тигры, о любознательный юноша, водятся ВЕЗДЕ, — с наставительной важностью отчеканил последнее слово Шизаяц, тем не менее одарив Диего благосклонной улыбкой.
— Абсолютно везде? — поощрённый мэтром, осмелел тот.
— Абсолютно. По всему Гыррмарртраггу.
— А велик ли сам Гыррмарртрагг? — Пончо просто обязан был влезть в любой разговор.
— О-о! — Шизаяц переглянулся с Алаверды, и оба согласно закивали головами и развели руки. — Больше, чем вы можете себе представить!
— А насколько больше? — не унимался уже вдохновлённый Диего. Однако поймавших кураж поэтобатов-материц сбить с толку было невозможно. «Хо-хо!» — вскричал Хануман, а Шизаяц перевел:
— Настолько, что наискоростнейшая гыррмарртрраггская птицеящерка, а именно кракавип, будет облетать его 29 лет 13 месяцев и 41 день — и не сможет, не облетит, аки древо осенью!
— А ежели вышеупомянутый кракавип потратит на облет 29 лет 13 месяцев и 42 дня, а? — не сдавался настырный Пончо.
Лица Шизайца и Алаверды выразили неописуемую нежность, что недвусмысленно означало: спрашивающий самым смешным образом сел в лужу, сунул голову в «мышеловку обыденного рассудка», схлопотал по сусалам, прищемил себе дверью детородные органы — и жалко, и уморительно.
— Кракавипы… — Шизаяц, ладонью помогая себе сдерживать смех, сделал драматическую паузу (в продолжение которой сорок два раза ударилась в стекло дуромуха и четырнадцать — проворковал влюблённый голубь), — кракавипы столько не живут!
И затем всё-таки прыснул в ладони.
Наконец они прошли в солнечно-большеокную детскую гостиную, где, не переставая, орали и стучали клювами в маленькие грязные зеркальца волнистые попугайчики, суетились белые красноглазые крыски и ползали здоровенные черепахи, уселись на предательски скрипнувшие, но выдержавшие (министр заказал мебель с запасом прочности) детские стульчики за большой круглый голубенький детский столик и стали, попивая розовое и зелёное «Детское шампанское», обсуждать супердетский проект. Обсуждение, в сущности, заключалось в том, что, одержимые навязчивой идеей окончательно и бесповоротно впасть детству в пасть, поэтобаты на базе детсада собирались так наслаивать шипучие жизнетворческие словобургеры друг на друга, чтобы между ними не оставалось зазоров, — и жаждали непрерывного восхищения в адрес могучего детского тоталитаризма. При этом роль неиссякаемого источника смыслов отводилась детям, роль провидца-морфолога и форматора-скоросшивателя новой реальности — Алаверды (именуемому в данном аспекте Хануманом за резвость перепрыгов между замирными вербами); себе же Шизаяц отводил скромную роль летописца и комментатора, а по совместительству ещё теоретика и державного посредника между Нечаянной Поэтобатией и Омиром. Главное для поэтобатов, как провозгласил теоретик, — это