«Хватит шататься по улицам!» — словно врезавшись в невидимую стену, в следующий миг решил он неожиданно для самого себя. От утренней бодрости не осталось и следа, изнутри накатывали усталость и безразличие, а на глаза откуда-то наплывала ячеисто-зыблющаяся цветными фракталами разлапина. «Наведённая телеома», — сообразил барон и, закрыв глаза, из последних сил сфокусировал восприятие. При ближайшем рассмотрении телеома оказалась медленно обозримым, во всех раскачивающихся деталях от ржавой клепки до вскипающих брызг, вращающимся деревянным колесом-водохватом… Откуда навелось или кто навёл, что там за вода в топко-склизких, замшело-дремучих бадьях-коробах-боях-карабах-буях-карабух… Что там за паях-нарабох, осторожно-ловкой уховёрткой, неуловимой виверрой наперед проскальзывающий между рэпид ай мувемент, между мупид рай в засыпах-засыпах-так и недозасыпах… без твоих молний о гроза моя тоска и та покрыта тьмой ты близко а как будто за морем сверчок сверчок сверчок немой
стала униматься моя реанимация
стала анимацией моя реанима
стала туберанцем моя протуберация
поздно добираться
звёзды и нема
однажды поглядев на горизонт
вступаешь в неземную рать клавира
полмира закрывает чёрный зонт
и остаются нижние полмира
не счесть шагов и музыки вокруг
напра нале но всё-таки решается
возвышенные музыки ног рук
ую туют впотьмах перемешаются
Да и что такое волна, как не застывший на миг заснеженный горный хребет! И только этот миг у тебя и есть — вон ты, приглядись: с трудом карабкаешься по чудовищному ребру, на дне позеленевшего бурана, на длиннющем стебле водокачнувшейся водокачки райд зэ снэйк снэйк из лонг сэвен майл я убик убик убик скачу куда хочу я убик убик убик за всех я заплачу я убик дикий убик расширик и углубик когда омнибусы омнибутся на всем скаку присев от радости сирени пламя стеарином оплавив блёклая свеча над крышей дома с мезонином где листья по стеклу стучат сгорала плыли тьмы горени уста белёные листа тень стеариновой сирени ждала прекрасна и пуста и одиночества серее и не заламывая рук созвездья шли по галерее бессонниц и сердечных мук и не было стихотворений а только маленький восток у стеариновой сирени пустой как лунный лепесток сгорая страшно в тайной скуке созвездий и сырых равнин стоять заламывая руки глядеть на дом и мезонин
— Господин барон, позвольте задать Вам один вопрос…
— Что?.. А, да-да, конечно, я к Вашим услугам…
— Когда в последний раз Вы видели своего, насколько нам известно, друга, пофигиста-инжирника Пончо Рупарагу?
— Рупарагу?
— А Вы не знали, что у него, кроме примонима, есть и секундоним?