…Солнечный луч-гуляка, нагревший залоснённые затылками доски над изголовьем и выставивший эту мысль на просвет, звонко отблеснул от восьмигранной пробки почти пустого пузатого графинчика, тускло — от лезвия плохо вытертого меча, наполовину выпавшего из ножен (а нечего бросать как попало), и Рамон поморщился. Стоял вполне уже четверг, со стены сумрачно глядел, развернув веером унизанные перстнями пальцы, грубо написанный маслом Пластрон Скологрива, покровитель столицы, — а за шторами в жарких подсолнухах бежал в разные стороны многолюдный Императориум: скрипели телеги и велосипеды, дробно стучали копыта, шуршали кареты и экипажи, бормотали голуби под козырьком, покрикивали велорикши, горланили заводными голосами уличные разносчики и зазывалы, выясняли до хрипоты отношения соседские шавки, перекрикивались сорванцы, рассерженно хлопали двери. Где-то в своих постелях, поди, отсыпались после ночной факельной оргии неугомонные шифасты; на пляже готовили площадки для ежедневного Боевого или Оздоровительного Пескобала юнги-пескарики; важные легисты в чёрных мантиях, наставительно поднимая измазанный чёрнилами палец, объясняли очередному простофиле хитросплетения местных законов; на базаре обвешивали, на бульварах гуляли; в «Тридакне» чистили бассейн от бутылок, вылавливали запонки и галстуки завсегдатаев; в Государственном Храме Слова и Меча спереди окуривали, сзади — решали неотложные вопросы; обкуренные адепты Святой Трын-травы выползали из своей тихо сочащейся лиловым дымом дырявой тростниковой церквушки в районе Грязи. Как будто и не было никогда ни Апокалипсиса, ни Чёрных Веков, ни острова Мёртвых, ни Берега Призрачных Миров, ни безумных в своей нечеловечности Танатодрома с Океаном… Законная, но мелкая возня жизни, пригревшейся на солнышке, на краю крыши и не желающей ничего знать и вспоминать — нахохленный воробьишко, пушистый комочек с лихорадочным сердцебиением. Прыг-скок.
Выйди на улицу, попробуй заговорить о двигателе внутреннего сгорания, о книгах и фильмах на разных языках, о праве личности на свободу слова, о красоте древней живописи или поэзии, о газете или Олимпиаде — если ты не орденец и не прошляк, в 9 случаях из 10 шарахнутся как от зачумленного, а то и «полдухаев» (Полицию Духа) вызовут. Далеко не всё запрещено — но табу на публичное обсуждение связанного с прачелами живет уже сотни лет. Его даже не Орден установил — сами нынчелы!
Это на улице — а в потайных капищах, катакомбах, на роскошных виллах и чёрных рынках, да просто среди своих гуляют и обмениваются уцелевшие вещи прачелов, обмусоливаются слухи и сплетни о них, создаются и рушатся культы. Несмотря на «должностной и имущественный ценз правообладания новопроизведёнными техническими средствами», можно встретить даже в сельской местности, в какой-нибудь небогатой усадьбе, нелегальную механическую