…Однажды, в полуснежном ноябре,
Когда любой фонарь, как на вокзале,
Выхватывает лишь дыру в норе
Из ледяных иголочьих лобзаний,
И тьма сливеет в нём, перегорев,
И, ниспадая сном, аренда рек
Близка, оттаяв, к точке замерзанья, –
По грязнозвездью лужного стекла
Без сил я брёл, пытаясь улыбнуться.
Ведь где-то здесь любовь моя жила…
Хоть что-нибудь найти, чтобы проснуться.
Ведь невозможно каждый божий день
Из воспалённой бедности и грусти
Состарившимся мальчиком глядеть,
Квартир чужих меняя захолустья.
Ведь невозможно выдумать, любя,
Как будто, закурив, не затянуться.
Ведь невозможно жить, узнав себя!
И, не приняв себя, не отвернуться…
Однажды, в полуснежном ноябре,
Когда домов остылые громады
Спасают, некрасиво умерев,
От взвинченной привычной клоунады, –
Открылся мрачнокаменный альков
Многоэтажек с редкими огнями…
Наверно, здесь жила моя любовь,
Невидимая солнечными днями.
Наверно, в этих бельмах облаков –
больные привиденья, двор-колодец…
Наверно, в этой черни кулаков
Деревьев, чей уродливый народец
Выпрашивал, застыв, тепло и свет,
Тысячерукий вывернув скелет.
Я огляделся. Цербер оросил
Столб, мусорный контейнер, бой бутылок
И скрылся. Ничего я не просил,
А только пулей чувствовал затылок.
Я никого не ждал, и моросил
Гнус ледяной на ржавое железо.
И керосин менял на буро-синь
Оцепеневший утренний прореза.
Нет, здесь никак бы не могла бы не!
Никак не здесь, не здесь, никак иначе!
Какой-то свет задёргался в окне…
И я услышал, как ребенок плачет.
Никто не подходил. Рыданий мгла
Между ночными висла этажами…
Но пальцами оконного скрипла
Душа смирялась перед грабежами,
И постепенно плач сходил на нет
Над спящими затылками планет…
Тогда и я заплакал просто так,
Пока никто не слышит и не видит,
Пока вода не в силах перестать,
Пока стекло скрипит, как береста,
Пока легко рыдать и ненавидеть.
Пока от горя слепнущей душе
Всё предстает в сыром карандаше.
И падал с безучастным мастерством,
Как будто разбиваться есть искусство,
Тот, с коим бесприютное родство
Я осязал усталой кожей чувства
И предавался, словно дождеснег,
Всему, что предаёт нас от рожденья,
И рассыпался, словно жил во сне
И мог просить у скорби наслажденье…
Само произносилось: быть беде,
И жизнь уволокла безножей ланью…
Моя любовь, ты не жила нигде
Или жила нигде, огнём желаний
В ночную гроздь созвездий тьмее тьмы
Перешептав миры и поколенья…
А я остался наледью зимы,
Истаявшей ещё до появленья.
Как будто, чем сильней тебя я звал, –