Как вы все прекрасно знаете, скоро наш главный ежегодный праздник — Выборы Адмирабля из числа красивейших юношей и девушек. Целый год наш драгоценный Избранный Адмирабль будет носить Корону Красоты Омира и нести тяжкое бремя Высшей Представительской Власти, от наставлений Ареопагу до приема восхищенных делегаций и освящения новых зданий и судов! — голос Пончо зазвенел, а глаза подернулись сталью мечтательного фанатизма. — Даже Его Имперское Высокосудейшество Наместник Кирк Брунобой будет сидеть на пирах во Дворце-Мавзолее Имперских Наместников ниже и склонять голову перед…
— Пончо, ты не на детском празднике и не среди диких поселян проповедуешь… Здесь не нужно «мани заколачивать» — так, кажется, у вас выражаются? — вернул пофигиста к реальности Рамон.
— Ах да, пардону просим… Всё началось ещё с предыдущего Наместника, Парвиза Ал-Каззаба — да икается ему на том свете не чаще трех раз в неделю! Ийткулак был молод и хорош собой, одевался в «Каракалле», изящно перехватывал волосы ремешком из кожи карликового ягуарунди, и Наместник — да не прогоркнет масло его духа в бочонках вечности! — не только благоволил талантливому финансёру, но и доверял ему важнейшее государственное дело — Выборы Адмирабля…
— Они, что, были любовниками? — не утерпел Лактанций.
— Как ты можешь! — возмутился Пончо. — Я этого не говорил! А вот Омендант Пустого Дворца — тот же, что и сейчас, Муса Бецалель! — почему-то очень невзлюбил Ийткулака и призывал в свидетели самого Святого Пластрона, у статуи которого при виде финансёра каждый раз якобы темнело в глазах!
— Как это? — в один голос изумились Рамон с Лактанцием.
— Ну вы же видели: троерукая статуя, назидая, указывает одной рукой на дворец, а ещё две держат пальцы веером, и на них — перстни с настоящими алмазами, рубинами и сапфирами! Если долго смотреть игру камней на солнце, точно в глазах потемнеет — так Муса Бецалель утверждал, что не раз видел из окна, как Ийткулак часами любуется этой игрой! Но если у него не темнело в глазах, то у кого же темнело? Их там только двое — он и Святой Пластрон!
— То есть, поскольку неотъемлемое нельзя отъять и уничтожить, а можно лишь перебросить, отзеркалить, — первым догадался Рамон, воспитанный на Орденской Нелинейной Контраре[4], — стало быть, мучилась статуя?
— Именно! Омендант жаловался, что Ийткулак доводит Пластрона до полной слепоты, чтобы окончательно затмить не только очи Наместника — да не загнутся его божественные ресницы сверх положенного! — но и Око Омира — Ареопаг! Омендант клялся, что с недавних пор окна Пустого Дворца стали хуже воздавать хвалу солнечным лучам, как-то потускнели, что Дворец тоже слепнет! И пророчил великие бедствия!