Оливеро заволновался: он почти у цели своих долгих поисков! С того вечера, когда он покинул деревню и отправился исследовать течение реки, прошла, кажется, целая жизнь. И вот, наконец, у него ключ к разгадке. Так вот оно что: река заканчивает свой бег не в многоводном море, а между склонов, среди долин и холмов, в объятиях гор.
Оливеро разулся и, закатав штанины, вышел на середину ручья. Дно под ногами было теплое, ноги немного вязли в мелком нагретом песке. Веточка спустилась следом, и они вместе, бок о бок, пошли по ручью. Берега были заболоченные, повсюду камыши и кусты мирта. Впереди показалось чистое озерцо воды. Это в него впадал ручей, обтекая его кольцом по всему краю. Серединка же оставалась абсолютно спокойной, — ни волнений, ни водоворотов[18]. Сверху плавали лилии и лютики. Там, наверное, мелко, подумал Оливеро. Только куда же утекает вода? Они все ближе подходили к округлому озерцу. Вода ласкала им ноги. Такая же теплая, как песчаное дно. Они совсем близко подошли к водяному кольцу в том месте, где встречались его начало и конец. За ним, как показалось Оливеро, открывалась чистая гладь серебристого песка. Он нагнулся и стал всматриваться. Хотя издалека песок казался единой массой, это было не так: он состоял из множества легких серебристых подрагивавших шариков: вблизи это напоминало вибрацию ртутных капелек на туго натянутой коже барабана. Вот куда стекает вода, решил Оливеро.
В ту же секунду он увидел, как Веточка ступила в круг: зеленая наяда быстро двигалась к серебристому острову. Ее затягивало вниз, но она успела оглянуться. Лицо ее преобразилось, оно сияло, как у ангела: она протягивала Оливеро руку. И с ликующим криком, словно ему открылся источник счастья, он бросился за ней, и, взявшись за руки, они вместе ушли под воду.
Стемнело. В вечереющем воздухе над пустошью растаяли слова Оливеро. Изложенная ниже история, рассказанная им Веточке во время их полуденной сиесты у ручья под тремя соснами, восстановлена нами позднее, по документам, которые некоторое время спустя были обнаружены в вещах, оставленных Оливеро в деревенской гостинице, и подкреплена архивными данными, которые любезно предоставила Южноамериканская Ассоциация испанистов. Естественно, она получилась намного тяжеловеснее по стилю, чем то безыскусное признание, которое, надо думать, сделал в тот памятный день Оливеро: ведь он, делясь с Веточкой историей своей жизни, как никто, ясно понимал, что она — частица абсолютно неведомого ему мира. Она никогда не пыталась описать тот — ее — мир, из-за полного несоответствия земных слов ее воспоминаниям. Спроси ее, растут ли в ее мире такие же деревья, как здесь, или растут ли там вообще деревья, и она, скорей всего, недоуменно покачала бы головой: «Там все другое».