Со временем я расширил свои познания о деятельности иезуитов, но пока, пожалуй, не стану перегружать рассказ дополнительными подробностями. Всему свое время. Скажу лишь, что последние шестьдесят с лишним лет колонии и миссии продолжали разоряться; смертность среди местного населения росла, а внешних признаков цивилизации становилось все меньше и меньше. После развала Испанской империи колонии провозгласили независимость, и все население стало жить надеждами на лучшее. И действительно, если посмотреть с позиции обыкновенных граждан, например, фермеров или торговцев, — ведь испанского владычества больше нет, и дело должно пойти на лад. Власть, однако, оказалась в руках офицеров местной милиции (эти отряды еще раньше были сформированы испанскими военными подразделениями), которые обычно привлекали юриста для делопроизводства и одного или двух купцов для ведения торговых операций. Почти везде установилась военная диктатура, а поскольку у такого правительства цель одна — прославление личности диктатора, то бывшие колонии лишь возбуждали алчность других потенциальных диктаторов. Страны захлестывали политические интриги, неизменно заканчивавшиеся кровопролитием; новые же священники только осложняли положение, — конфликтуя со всеми диктаторскими режимами по очереди, они на каждом шагу чинили препятствия администрации. Хуже всех приходилось индейцам: у них не было ни политической организации, ни оружия, чтоб выступить против диктатора, и они смирились со своей участью. Утратив всякую способность сопротивляться, они становились легкой добычей для любого угнетателя, наделенного административной властью.
И вот патриоты Буэнос-Айреса решили противопоставить этой системе подавления принципы Французской революции. Безнадежная задача, заведомо обреченная на провал! Индейцев они еще могли вдохновить на борьбу, хотя десятилетия угнетения не прошли даром, и подорвали мятежный дух народа, но главное, — не было людей способных организовать и возглавить народное движение! На всем континенте не нашлось бы человека с задатками политика, который не только не был бы продажным, но и готов был посвятить себя защите угнетенного народа. Члены комитета в Буэнос-Айресе были слишком привязаны к городу семейными и деловыми узами, чтоб отвлекаться на борьбу в провинции, — они были заняты собственной политической карьерой. Поэтому они не нашли ничего лучше, чем обратиться за помощью к товарищам в Кадисе, — попросили прислать им оттуда надежных агентов. По нечаянности я оказался одним из них.
Впрочем, расчет был не только на агентов, но и на недовольных среди военных, а таковых в большинстве колоний оказалось немало. Я уже отмечал, что военные не были чистокровными испанцами. Ведь если «испанцем» называть уроженца метрополии, то таких среди военных, особенно в отдаленной провинции, было меньшинство. В период, когда колонии получили независимость, многие военные перешли на службу во вновь образованные правительства, а те, в свою очередь, составили ядро диктаторских режимов. Кроме того, в солдатах ходили в основном уроженцы колоний, особенно из смешанных семей: отец — испанец, мать — индианка. Но, опять же, строгих расовых барьеров не существовало, и низшие армейские чины набирались даже из чистокровных индейцев.