Блокнотик остается у торжествующего императора; разглядывая запись, он проговаривает ключевую для картины мысль: «Пожалуй, это имя может пригодиться…» Сказано неспроста и не в воздух, а в присутствии А.Х. Бенкендорфа (И. Худолеев): для него эти слова – служебное поручение.
Итак, интрига фильма сочинена не как банальный любовный треугольник, а как хитрый многоугольник, многоходовая комбинация. Однако добившись благосклонности Натальи Николаевны, Николай I вынужден соблюдать приличия и скрывать свой роман с ней. Пригождается в этом случае барон Эдмон Шарль Дантес – царь покровительствует его ухаживаниям за мадам Пушкиной, направляя слухи и сплетни двора в ложную сторону. Хорош и Дантес (Б. Тамарин): точно разгадав замысел императора, он по обязанности волочится за Пушкиной, имея в постоянных любовницах ее подругу Идалию Полетику (3. Валевская). Одновременно: чтобы отвлечь гневное внимание Пушкина и иметь право бывать в его доме на правах родственника, делает предложение, получает согласие и женится на сестре Натальи Николаевны Екатерине (О. Спирина), становясь свояком поэта. Роль несчастного влюбленного, которую следует разыграть в служебных целях, нисколько не тяготит Дантеса, но и он, как и его названный отец барон де Геккерен (В. Плотников), до конца не понимают, что стали пешками в руках всемогущего государя: именно он, Николай Павлович, – хозяин положения, верховный кукловод, вершитель судеб.
Пушкин в картине «Поэт и царь» – сакральная жертва. На него направлена интрига императора, к которой в разной степени активности причастны барон Дантес, барон Геккерен, царский двор, а также семья поэта: его жена, ее сестра Екатерина. Анна Ахматова считала Наталью Николаевну и ее сестру Екатерину если не сознательными, то невольными пособницами Геккерена-старшего и его сына Эдмона Дантеса. Император не слишком бы церемонился с Пушкиным, стоящим на пути к полному и безраздельному обладанию Натальей Николаевной, тем более что о крамольных стихах поэта ему то и дело доносит Бенкендорф, однако… «К сожалению, он столь известен, поступить с ним, как с простым подданным, я не могу…»
Пушкин же как фигура страдающая изображен в самых теплых, задушевных тонах: ему хорошо только среди своих, где его любят и понимают, где Гоголь (Ф. Лопухов) говорит Жуковскому (А. Феона): «Я записываю каждое слово Пушкина. Беседа с ним – урок литературного искусства». Пушкину хорошо и дома, с детьми, которых он сердечно любит; ему претит светская чернь и такие подлые сплетники и шпионы, как Булгарин (И. Лерский). Когда же он появляется среди ненавистных ему чванливых вельмож, то гордо отказывается читать им новые стихи: «Я не пишу для барских гостиных». Ничего хорошего этот тон поэту не сулит. Он везде видит презрительные, высокомерные взгляды, обращенные на него, и должен выслушивать выговоры Бенкендорфа: «Достойно ли камер-юнкера, появляясь при дворе, предпочитать партикулярное платье установленному законом мундиру?»