Из выгребной ямы мокрогубого поганца вытащили утром. Ни кричать, ни говорить он уже не мог. Киндер-сюрприз только икал, обморочно закатывая глаза:
— Еп!.. еп!.. еп!..
Вонь, распространяемая им, была столь невыносима, что даже Убивец не выдержал.
— Кафка! — буркнул он, выплюнув резинку. И, помолчав, пояснил Магомеду, который недоуменно воззрился на него, зажав двумя пальцами нос: — Сюр.
Бледный бритоголовый Торчок выплеснул на пострадавшего несколько ведер воды из колодца. Только после этого жалобно скулящего, трясущегося Киндер-сюрприза пустили в дом помыться в душе.
— Нет, все-таки Бог есть, — морща по своему обыкновению лоб, заметил Борис Магомедович. — Это ему, говнюку, за все его мерзости…
В десятом часу с дежурства вернулся мрачный, со свороченным набок носом, хозяин.
— Еще не уехали? — нахмурился он. — А у нас вот ЧП. Авария…
Руки у него были грязные, окровавленные.
* * *
ИЗ ПИСЬМА КАПИТАНА ЦАРЕВИЧА
…И вот я опять в Ханкале, счастье ты мое неосознанное! Лепит мокрый снег. Гудит докрасна раскалившаяся буржуйка. В соседней палатке пьет возвратившаяся со спецзадания десантура.
Если б ты знала, чего я только не навидался за эти дни!..
Помнишь, те два деревца в лесу: клен и тесно прижавшуюся к нему рябинку. Помнишь, как я сказал тебе: «Васенька, это метафора. Это наша с тобой любовь, наша неразлучность (я ведь, как тебе известно, клен по друидскому календарю)». Так вот, видел я позавчера под Новыми Атагами такую картину: свежая воронка у дороги, рядом с ней бугорок непросевшей еще земли, над которым цепко сплелись ветвями мы с тобой, уже безлиственные, посеченные осколками. А мне к груди приколочена фанерная табличка с карандашной надписью: «Здесь похоронен русскоязычный мужчина с протезом на правой ноге».
Полчаса назад к нам в палатку вошел пьяный, с неделю уже не бритый контрактник:
— Слышь, идеология, за что воюем-то?
Пряча глаза, отвечаю, как положено:
— За Россию…
— А где она, эта ваша Россия, где, етитская сила?!
Вопрос, что называется, по существу, Вася…
Уж не знаю, что и стряслось, но здесь, в Чечне, мне все время снится не моя Небесная Русь, а какая-то несусветная, без края и конца, мусорная свалка. Тучами вьются над нечистым этим полем помоечные птицы, которых раньше звали чайками. Копаются в отбросах уже даже не бомжи, а, прости Господи, пугала огородные — без лиц, без телес, без прошлого и будущего. А посреди всего этого безобразия — большущий замшелый камень, ранее стоявший, как я догадываюсь, на росстани, на распутье трех дорог, как в наших с тобой русских сказках. И подошел я, жилая ты моя, к этому древнему, как мать сыра земля, валуну и, содрав с него мох автоматным штык-ножом, прочитал вещие, Василисушка, письмена: «ПОД КАМНЕМ СИМ ЛЕЖИТ РУСЬ СВЯТАЯ»…