Толкин еще раньше отправил письмо Уайзмена обратно к Смиту, с собственными подчеркиваниями и пометками, с которыми он сам, по зрелом размышлении, был теперь не согласен. Все то, что он передумал за это время, с трудом облекалось в слова. Он был голоден, чувствовал себя одиноким и беспомощным, его угнетала «всеобщая усталость этой войны». Невзирая на слухи, он понятия не имел, куда дальше двинется батальон и где находится Смит; но после своего ночного бдения в лесу Толкин написал длинное письмо – в течение нескольких обедов и ужинов в шумной кухне-столовой. «У меня дел невпроворот, – пожаловался он, прежде чем распрощаться. – Бриг. оф. св. вечно лезет с разговорами, надо дважды поскандалить с квартирмейстером, и еще это омерзительное построение в 6:30 – это в 6:30-то солнечного дня воскресного!»[84] Его отповедь Смиту была исполнена суровой прямоты. «Я тут сел, серьезно поразмыслил и попытался сухо высказать тебе все то, что думаю, намеренно холодно и отстраненно», – признавался он.
Гилсон обрел величие жертвы, но, как писал Толкин, не то величие, что провидело для себя ЧКБО. «Смерть одного из членов клуба – не более чем жестокий отсев тех, кто для величия не предназначен, по крайней мере, в прямом смысле этого слова», – говорил он. Что касается братства, эти мечты разделявшего, Толкин делает вывод не менее жесткий:
Меня не покидает ощущение, будто что-то надломилось. По отношению к вам обоим чувства мои нисколько не изменились – я еще ближе к вам, чем прежде, и очень в вас нуждаюсь… но я больше не ощущаю себя частью маленького цельного сообщества. Мне искренне кажется, что ЧКБО пришел конец… я чувствую себя просто отдельно взятым человеком…
Действительно, Уайзмен свято верил в то, что они четверо – избранники Божьи, и не допускал и мысли о том, что кто-то может погибнуть до срока, не исполнив назначенного. Если замысел Божий состоит в том, чтобы ЧКБО как единое целое свершило некий труд, рассуждал он в ответном письме еще в марте, – «а я не могу отделаться от мысли, что так и есть, – тогда Он услышит нашу молитву и убережет нас всех от беды и не разлучит до тех пор, пока по Его воле не прекратится все это извержение ада». По правде сказать, за Гилсона Уайзмен страшился особенно, но опасения его были совершенно иного толка. «Он выйдет из всего этого воистину гигантом… если сумеет сохранить здравый рассудок, – добавлял он. – Больше всего я боюсь безумия». К тому времени в английский язык вошло выражение «боевая психическая травма», или «снарядный шок». На самом деле Гилсон был дальновиднее всех прочих: перед ЧКБО стоит великая задача, говорил он, «для ее достижения всей нашей жизни не хватит». Но отповедь Толкина в Бюс-лез-Артуа полностью опровергала самые сокровенные убеждения Дж. Б. Смита. Еще в феврале, в преддверии очередной ужасной ночной вылазки, Смит со всей категоричностью заявил: «Я твердо уверен, что гибелью одного из членов существование ЧКБО не закончится… Смерть может сделать нас отвратительными и беспомощными по отдельности, но ей не под силу положить конец бессмертной четверке!»