Возможно, что необычные пристрастия Толкина к германской литературе позволили ему взглянуть на войну иначе, нежели большинству современников. Постигая культуру древней северной Европы, Толкин с готовностью отвернулся от античных авторов, на которых в школе воспитывалось его поколение. Античность романтически вплеталась в викторианский триумфализм; как писал один из обозревателей, «по мере того как долгие годы процветания Pax Britannica[26] сменялись один за другим, правда о войне позабылась, и в 1914 году молодые офицеры шли в битву с “Илиадой” в вещмешках и именами Ахилла и Гектора в сердце». Но в сердце Толкина ныне были начертаны иные имена – Беовульф и Беорхтнот. В самом деле, под стать юному Торхтхельму в стихотворной драме «Возвращение Беорхтнота, сына Беорхтхельма» 1953 года, голова Толкина была «набита старинными песнями о героях северной древности, таких как Финн, король Фризии; Фрода, король хадобардов; Беовульф и Хенгест с Хорсой…». Он еще более укрепился в своем подростковом убеждении, что «хотя в целом северный эпос не обладает очарованием и приятностью южного, однако ж превосходит его неприкрашенной правдивостью». Гомеровская «Илиада» в изрядной мере представляет собою перечень насильственных смертей, но ее действие разворачивается в мире погожем и теплом, где моря озарены солнцем, где герои становятся полубогами, а власть олимпийцев – вечна. Германский мир – более холодный и пасмурный. Он страждет под бременем безысходности; в финале гибель ждет как Middangeard (Средиземье), так и его богов. В «Беовульфе» мы наблюдаем «войну человека с враждебным миром и его неизбежное поражение во Времени», – писал Толкин позже в своем концептуальном эссе «“Беовульф”: чудовища и критики». Для «юноши, в избытке наделенного воображением и не то чтобы храброго», как он позже себя описывал, Толкин отлично представлял себе, что такое война, – но даже вообразить себе не мог, как рекордно повысилась эффективность уничтожения себе подобных благодаря техническому прогрессу.
Впрочем, ключ к решению Толкина отсрочить зачисление в армию лежал у него в кармане. Он был небогат: кое-как перебивался на свои 60 фунтов стипендии и небольшой годовой доход. Когда, по достижении двадцати одного года, он отправился в Челтнем отвоевывать Эдит, заботливый хозяин дома, в котором жила девушка, предостерегал ее опекуна: «Мне нечего сказать против Толкина, он воспитанный джентль[мен], но его жизненные перспективы не внушают оптимизма, и я даже не представляю, когда он сможет позволить себе жениться. Если бы он имел какую-никакую профессию, все было бы иначе». Теперь, когда Толкин и Эдит заключили помолвку, ему приходилось думать не только о себе. Перейдя на другой факультет и наконец-то найдя свое призвание, он надеялся зарабатывать себе на жизнь научной и преподавательской работой. А для этого был необходим диплом. Куда более обеспеченный Роб Гилсон рассказывал своей возлюбленной полтора года спустя: