Толкин и Великая война. На пороге Средиземья (Гарт) - страница 56

Здесь слышится явная перекличка с Неверлендом «Питера Пэна». В восемнадцатилетнем возрасте, в 1910 году, Толкин посмотрел театральную постановку блестящей пьесы Дж. М. Барри в театре и позже отмечал: «Это неописуемо, но я этого не забуду, пока жив». На пьесу откликалось сердце любого сироты – в ней изображались дети, разлученные с матерями расстоянием или смертью. Пьеса вся построена на контрастах: она то сентиментальна, то цинична, то шутлива, а то несокрушимо серьезна; «Питер Пэн» сражается с самой идеей смертности – герой пьесы, мальчик, который отказывается взрослеть, заявляет, что «умереть – это здоровское приключение!».

Но толкиновская идиллия, при всей ее радостной беззаботности, затерялась в прошлом. Время заявляет о своих правах – к вящему горю и замешательству тех, кто приходил сюда во сне:

Но отчего седой рассвет
     Нас вспять стремился увести
И отчего возврата нет
     К тому волшебному пути
Вблизи береговой черты,
     От пенных волн – в чудесный сад
Вне расставаний и утрат, —
     Не знаем Я и Ты.

Тогда же Толкин написал сопутствующее стихотворение под названием «Шаги гоблинов»: мы снова оказываемся на такой же волшебной тропе, в сумерках слышится гудение жуков, шуршание крыл летучих мышей и вздохи листвы. Приближается шествие волшебного народца; стихи превращаются в последовательность восторженных восклицаний:

О! Огни! О! Лучи! О! Хрустальный перезвон!
   О! Одежд неуловимое шуршанье!
О! Шагов отрадный звук, дробный, быстрый перестук:
   О! Светильников искристое сиянье!

Однако же и в «Шагах гоблинов» нарастающая радость мгновенно сменяется печалью и ощущением утраты; стихотворение исполнено типично толкиновской томительной тоски. Смертный очевидец хочет последовать за счастливым отрядом или даже скорее понуждаем к тому, но едва эта мысль приходит ему в голову, как процессия исчезает за поворотом:

   Мне – за ними вслед идти
   По волшебному пути;
Прошмыгнули мимо резвые крольчата.
   В лунном круге меж дерев
   Серебром звенит напев,
В ярком блеске самоцветов меркнет злато.
   Затихает топоток;
   Бледной искрой – светлячок;
Угасают, тают в чаще силуэты…
   Отзвук эхом бьется в грудь —
   Отпустите! Ну же! В путь!
Тает магия, и близок час рассвета.
О! Пыльца! О! Полет! О! Свеченье в темноте!
   О! Пчелиный рой! О! Золотые крылья!
О! Шагов напевный звук, танца дробный перестук —
   О! Тоска! О! Чудный сон, не ставший былью!

Волшебство, как мы знаем из традиции волшебных сказок, ускользает от завистливых глаз и хищных пальцев, хотя никакой нравственной оценки в «Шагах гоблинов» не подразумевается. Фаэри и тоска смертных о Фаэри – это, по-видимому, две стороны одной медали: такова реальность жизни.