Дьеу хотела было ответить «да» и тут вдруг поняла, что с чистой совестью дать этот ответ не сможет. Ей вспомнилось созвездие, в котором она обреталась, которое стерегло ее сон и которому она уже отдала сердце, и никакого императора в нем было. Только проблеск оранжевого и черного и медленное мерцание нефритовых глаз.
– Нет, – к собственному изумлению ответила она. – Нет, я не могу. Не могу.
Круто повернувшись, она покинула Зал жестокого нефрита, не обратив внимания, как выругался за ее спиной экзаменатор, как дверь захлопнулась и была заперта на засов, стукнув глухо, словно топор палача. Этот стук отделил ее от жизни, планы на которую она строила, и, переходя на бег, Дьеу вдруг поняла, что это ее, в сущности, не тревожит, нисколько не тревожит.
Она бежала всю дорогу до пристани, где целая команда матросов пыталась погрузить разъяренного зверя на корабль. Действие мака закончилось, тигрица кидалась с оскаленными клыками и выпущенными когтями на каждого, кто пытался приблизиться.
– Я помогу! – закричала Дьеу. – Я справлюсь вместо вас!
Капитан с сомнением окинул взглядом ее сутулые плечи и худое тело.
– Тебя ей даже на один зуб не хватит, – возразил он.
– Да нет же, – настаивала Дьеу. – Послушайте, я умею усмирять тигров. Просто слушайте, и все.
Матросы остановились, потому что не желали вновь испытывать на себе остроту тигриных клыков и когтей, и слегка попятились.
– Слушай, – еще тише произнесла Дьеу и уставилась тигрице прямо в глаза, что было опасно делать в любых условиях. – Просто слушай. Моя любовь покинула меня, и больше мне уж никогда не смеяться. Моя любовь покинула меня и унесла с собой весь свет.
Тигрица умолкла, гневно глядя из клетки, матросы скептически переглядывались.
– Я сижу в павильоне для любования луной, мой рукав насквозь промок от слез, я не в силах видеть, ибо горе украло мои глаза, я не в силах говорить, ибо горе украло мой язык.
Тигрица издала рык, низкий и утробный, а Дьеу подошла ближе. Она сознавала присутствие матросов на причале и шум большого города за ее спиной, но ничто не имело для нее больше значения, чем зверь в клетке перед ней.
– Я сижу и плачу – безглазый и безъязыкий, лишенный смеха и света. Я сижу и жду ответа, который способна дать лишь моя жена.
Наконец тигрица заговорила, и ее слова были тихими, как летний ветерок, ласковыми и нежными, как речи самой Дьеу.
– Я принадлежу тебе, и я буду твоим смехом и светом. Я принадлежу тебе, так открой глаза, чтобы взглянуть на меня, открой рот, чтобы мне поцеловать его. Я принадлежу тебе, я с тобой и больше не уйду никогда