– Я им сказал: “А сами-то вы что не уезжаете? По количеству то на то и выйдет, знаете ли. Даю вам сорок восемь часов”.
Однако не лучше ли ему было бы уехать в Париж или перебраться через границу в Вену, где он признанный театральный новатор и может снова заняться своим делом?
– У меня в Праге шестнадцать любовниц, – отвечает он. – Как я могу уехать?
Пока он скидывает одежду и облачается в мой костюм, он дает мне халат, чтобы я не замерз.
– В этом вы еще сильнее смахиваете на гориллу, – говорю я, глядя, как он красуется передо мной в моих шмотках.
– А вы даже в задрипанном домашнем халате, – отвечает он, – кажетесь счастливым, здоровым, беззаботным пройдохой.
История Болотки.
– Мне было девятнадцать, я учился в университете. Хотел стать адвокатом, как отец. Год я учусь, а потом решаю отчислиться и поступить в Школу художеств. Сначала, конечно, надо пройти собеседование. На дворе 1950-й год. Мне бы, наверное, и пятьдесят собеседований устроили, но в моем случае хватило одного. Я вошел, а они выложили на стол мое “личное дело”. Сантиметров тридцать толщиной. Я им говорю: “С чего оно такое толстое, я столько еще и не жил. У меня биографии с гулькин нос – откуда ж вы взяли всю эту информацию?” Никто мне ничего не объясняет. Я сижу, а они листают папку и говорят: вы не можете отчислиться. На ваше образование расходуются деньги рабочего класса. Вам оплатили год обучения на будущего адвоката. Если бы средства рабочих не были истрачены, я был бы волен передумать и пойти в художники. А так, объясняют они, я не могу подать документы ни в Школу художеств, ни в какое другое учебное заведение; в общем, я сказал “ладно” и пошел восвояси. Мне было наплевать. Не так уж все и плохо. Теперь мне не нужно было становиться адвокатом, у меня было несколько подружек, мой член, книги, а для компанейских бесед водился друг детства, Блеха. Только и его вызвали на ковер. Блеха в то время собирался стать знаменитым поэтом, знаменитым писателем и знаменитым драматургом. Как-то вечером он напился и признался, что он на меня стучит. Они знали, что мы давно дружим, что он что-то пишет, что мы общаемся, вот и завербовали его следить за мной и раз в неделю кропать отчеты. Однако писатель из него был никудышный. Он до сих пор писатель скверный. Они ворчали, что его отчеты – невнятица и бессмыслица. Что он пишет обо мне сплошную белиберду. В общем, я ему сказал: “Блеха, не вешай нос, покажи мне эти отчеты – может, они не так и плохи, как они говорят. Что они в этом понимают!” Но отчеты и впрямь были чудовищные. Он не улавливал сути моих высказываний, путался в показаниях, когда и куда я пошел, да и писал невразумительно. Блеха боялся, что его прогонят, что заподозрят в мухляже и товарищеской выручке. А попади такое в