– Простите, у вас не найдется листка бумаги? А ручки или карандаша?
Некоторых застали дома, поэтому они успели собрать вещи. И охотно снабдили Поля бумагой и письменными принадлежностями.
– Что ты задумал?
– Напишу аргентинскому консулу.
– Зачем?
– Только он сможет нас спасти. Взять под защиту. Гляди: у всех нашиты шестиконечные звезды, только у нас их нет. Мы на особом положении.
Поль написал письмо и сделал массу копий. Коротко и ясно: наши фамилии, имена, подданство, место назначения. Пусть Аргентина вступится за своих граждан. Пока поезд не тронулся, Поль успел раздать письма железнодорожникам на станции, потом часть выбросил из окна на ходу. Мы надеялись, что какая-нибудь добрая душа наклеит марку и опустит письмо в почтовый ящик.
Попробую описать тебе Дранси. Целый город за колючей проволокой. Недостроенные пятиэтажки, остов заброшенного здания в форме буквы «U», пустой прямоугольный двор внутри. Ни дверей, ни оконных рам, ни перегородок. Строительство не завершили, воздвигли только скелет будущего дома. Бетон, торчащая арматура. Тюрьма без стен, открытая всем ветрам и глазам. Мы полностью беззащитны. Кругом ничего и никого, кроме охраны. Над нами угрожающе нависли пять высоченных башен.
Обитель сквозняков в прямом и переносном смысле. Здесь дуло буквально изо всех углов. И люди не задерживались, поезда привозили и увозили их постоянно. Тысячами. В каждом помещении человек по сорок. Женщины отдельно от мужчин. Кипящий муравейник. Никто не оставался в Дранси надолго. Пересылка. Сортировочная станция перед отправкой в лагеря Восточной Европы. Некоторые переночевать не успевали. Немцы говорили: «Вы едете в трудовой лагерь». Как будто немощные старики и двухлетние дети способны трудиться! С начала войны прошло немало времени, все уже слышали про облаву «Вель д’Ив»[15], все знали, что поезда неизменно увозят евреев в «Пичипой»[16].
Людей предварительно брили наголо и оставляли до рассвета на лестничных клетках, поскольку места в помещениях не хватало для всех. Слышались крики и плач. Сумасшедший дом! Прислушиваясь к воплям, я думал о Доре и младшей сестре Полин. Не страшно ли им на женской половине? Удалось ли поспать хоть чуть-чуть? Сам я не мог сомкнуть глаз, надеясь, что о худшем они не догадывались… Дора… Папа исполнил обещание, данное старику Ожье, принял ее в семью. На беду, никто кроме нас не считал ее удочерение законным. В Дранси ее сразу поселили этажом ниже, с теми, кого собирались отправить в лагерь в ближайшее время. Папа упорно доказывал всем, что Дора – его дочь. Дошел до начальника Дранси Алоиза Бруннера, добился, чтобы тот принял его. Но Бруннер был неумолим: по документам Дора – француженка. Его ответ привел папу в отчаяние: