– Я обрезанный, но я не еврей! – настаивал Эрнест.
Самоуверенностью, дерзостью и живостью ума он напоминал мне погибшего друга Жана.
– Будь я евреем, я бы стал сионистом, – часто повторял Аппенцеллер.
Я же считал подобно отцу, что еврейское государство – это утопия. Что народ и религия вовсе не должны совпадать. Что каждый вправе спокойно жить там, где ему нравится, вне зависимости от вероисповедания.
Нет темы, которую мы с Эрнестом не обсудили бы. Спорили без конца о политике, о философии, о собственных идеалах и убеждениях. Касались даже теологии, впрочем, тут я молчал и слушал, поскольку абсолютно не разбирался в предмете. Меня поразили глубокие познания Эрнеста в иудаизме, хоть он, по его словам, и не был евреем. Вместе мы мечтали о новом мире. Свободном и справедливом.
За три месяца я успел познакомиться со многими замечательными людьми, удивительными, незабываемыми. Но стоило мне с кем-нибудь подружиться, как нового друга отправляли в лагерь. А я был бессилен его спасти. Мне, аргентинцу, позволяли даже работать. Доверили белить стены пересылки. Под побелкой исчезали имена, даты, послания, последний крик о помощи несчастных, отправленных на смерть. Я не мог этого допустить. Однажды меня застали врасплох, когда я процарапывал железкой закрашенные слова и цифры, по которым недавно прошлась моя кисть. И отправили в прачечную, чтобы «больше не делал глупостей». По неведомой причине Алоиз Бруннер, ежедневно обходя лагерь, всякий раз останавливался рядом и долго пристально смотрел на меня. Полагалось почтительно опускать глаза, но я выдерживал его взгляд, дерзко пялился в ответ, пренебрегая правилами. Ради Доры и остальных. Все погибли, я один выжил и больше ничего не боялся. Плевать на последствия. Будь что будет. До сих пор помню, как его крошечные черные злые глазки буквально сверлили мои. Под конец он оглядывал меня с головы до ног и уходил, не сказав не слова, будто не замечал моего хамства. Не знаю, почему он молчал. Почему не наказывал. Я так и не понял, что именно пробудило его любопытство. Настойчивые требования аргентинского консула освободить нас? Или имя «Адольфо», созвучное с неким другим?
– Как же вы выбрались из Дранси?
– Письма Поля спасли нас. Вмешалось консульство Аргентины. В транзитном лагере нас могли продержать три месяца максимум, что они и сделали. Еще мы обязаны жизнью трусости правительства Виши. Боясь грозных санкций могущественных США и не решаясь нарушить мирный договор с нацистской Германией, оно объявило нейтралитет. Хотя в действительности никакого нейтралитета не существует. Если ты молчишь и не вмешиваешься, ты соучастник преступления.