Когда отец сообщил, что нас скоро выпустят, я был готов остаться. Как можно уйти, если остальные обречены? Почему мы спасемся, а они нет? Папа, тезка мудрого царя Соломона, убедил меня, что здесь я бесполезен, а вот на воле, как знать… Мне сейчас же вспомнился Бранкур. Ведь я делал в Вире взрывные устройства. Нужно непременно вступить в Сопротивление. Вернуться в строй во что бы то ни стало.
Мы оказались в Париже без сантима в кармане, зато с десятками писем заключенных Дранси, зашитых под подкладки наших пиджаков. Антиеврейские законы в столице соблюдали особенно истово. Свирепствовали вовсю. Мы не носили желтых шестиконечных звезд, но в наших документах теперь красовались красные штампы «еврей». Отныне мы не имели права жить в гостинице, зарабатывать себе на хлеб, даже вернуться в Нормандию не могли. Своеобразное освобождение. Я не бывал в Париже с 1938 года, когда мы перебрались в Вир. Город сильно изменился с тех пор. Повсюду названия улиц на двух языках: по-французски и по-немецки. В витринах магазинов таблички: «Евреям вход воспрещен!» А вот и сами евреи на плакатах, злобные, с гигантскими ушами, крючковатыми носами, длинными птичьими когтями. Немецкие офицеры разъезжали в новеньких сияющих автомобилях. Разительный контраст с нищими обносившимися парижанами. Добрые люди посоветовали нам обратиться за помощью во Всеобщий союз евреев Франции. Мы устали бродить как неприкаянные, да и комендантский час приближался. Поневоле последовали совету. В метро честно сели в последний вагон: третий класс, специально для евреев. Только Поль не пожелал ехать с нами, пошел куда-то еще. Он предчувствовал, что богадельни Союза – ловушки, и был прав. Союз заставлял евреев сотрудничать с нацистами и помогать им во всем.
Пока что нас поселили в доме престарелых в Шуази-ле-Руа, в департаменте Валь-де-Марн, накормили и обогрели. За время пребывания в Дранси я так отощал, что у меня ребра выпирали и коленки дрожали. Но как только немного оправился, поспешил к букинистам на набережную Сены за книгами по химии. Мне хотелось освоить изготовление более мощной взрывчатки, чтобы Бранкур и его товарищи могли вновь рассчитывать на меня. После освобождения я сразу отправил аптекарю сухое, краткое послание, просто дал знать, что жив, не привлекая лишнего внимания тех, кто занимался перлюстрацией. Бранкур неожиданно ответил мне быстро, щедро, сердечно. Подбадривал, утешал, напоминал, что при любых обстоятельствах я могу рассчитывать на его помощь. Я не расставался с его письмом, даже ночью клал его под подушку, берег как талисман.