– А как же твои родные?
– Война разобщила нашу семью. Каждый жил дальше сам по себе и справлялся со всеми трудностями самостоятельно. Младшая сестра собиралась уехать в Израиль. Отец с братьями жили в Париже, но в последнее время мы с ними виделись редко.
В двадцать три года я остался совсем один, без образования, без документов, без постоянной работы, без понятного окружающим прошлого, то есть без «официальной» биографии. Занимался чем придется в качестве фотографа или красильщика, но не мог ни заработать как следует, ни найти применение моим способностям. Диплома о высшем образовании не было, и никаких подтверждений длительного профессионального стажа тоже.
Из прежних друзей никого не осталось рядом, поэтому, спасаясь от одиночества, я ушел с головою в творчество, самозабвенно увлекся искусством фотографии. Каждую ночь забирался на новую крышу и оттуда любовался спящим Парижем, подбирал натуру. Так я впервые почувствовал себя художником. Лаборатория фальсификатора превратилась в обычную мастерскую, дело закипело, и понемногу ко мне вернулась радость жизни.
Появились новые друзья. Кто-нибудь из них непременно сопровождал меня во время ночных вылазок. Чаще других – Эрвин Прайс, молодой венгр, давний участник Профсоюза рабочих-иммигрантов, такой же одержимый фотограф. Однажды его жена пригласила меня на ужин, и в их доме я познакомился с очаровательной юной студенткой Жанин. Все ее родные, польские евреи, погибли в концлагерях. Уцелели только они с сестрой благодаря гениальной интуиции родителей: те заблаговременно устроили дочерей нянями в многодетные немецкие семьи.
Через несколько месяцев мы с Жанин поженились. В 1950 году у нас родилась дочь Марта, а еще через год – сын Серж. К сожалению, наш брак быстро распался. Мы прожили вместе всего два года. Помимо любви необходимо взаимопонимание, а взгляды на жизнь оказались у нас слишком разными. Поэтому я вернулся на брезентовую раскладушку, в лабораторию на улице Экос, к своим реактивам и аппаратам.
Следующие годы прошли в суете и неразберихе. Я часто менял работу, жилье, рядом все время оказывался кто-то новый. Честно говоря, привыкнуть к «нормальной» жизни мне как-то не удавалось. Все не мог отделаться от детства, оборванного войной, воспоминаний о Дранси, о тех, кого я не смог спасти, о долгих годах напряженного труда в подполье. Бесчисленные погибшие приходили ко мне в кошмарах, я был не вправе забыть, оставить их в прошлом.
Зато в плане профессии мне наконец повезло, началась белая полоса. Меня приняли в большую фотостудию специалистом по макросъемке. Теперь я делал декорации для кино. Свободный, независимый, общался со многими режиссерами и художниками, таскал с собой повсюду камеру с широкоугольным объективом, 18 × 24, сам снимал, сам проявлял, сам печатал и даже сам монтировал декорации на съемочных площадках. Однажды мне выпала честь работать с выдающимся художником-постановщиком Александром Траунером, который оформил лучшие фильмы Марселя Карне: «Набережная туманов», «День начинается», «Дети райка».