. Сначала изредка ездила туда с особыми поручениями, а потом все чаще и чаще, причем каждый раз я снабжал ее нужными документами.
В последний раз она пришла ко мне в лабораторию за новым паспортом. Их группа готовилась к секретной операции[63]. Они хотели доказать, что Революция жива, вопреки гибели Че Гевары. Я очень боялся за Мишель. Пытался всячески отговорить ее от задуманного. Поначалу отказался наотрез выдать ей паспорт. Она наивно по-детски улыбнулась, хотя огромные пристальные глаза оставались печальными, и спокойно заявила:
– С паспортом или без паспорта я все равно поеду.
С тяжестью на душе, вопреки дурному предчувствию, отдал ей бумаги, и она улетела в Гватемалу.
В конце лета у меня по обыкновению не осталось ни сантима, так что о поездке к морю мечтать не приходилось. Моя утренняя традиционная передышка трат не требовала: кофе со сливками, круассан, газета «Ле Монд» в любимом кафе.
В статье не назвали имя француженки, которая застрелилась, вложив пистолет себе в рот, когда в центре столицы Гватемалы за ней пришла полиция. Но я знал, что это Мишель Фирк. Только она бы решилась…
Жанетт много раз репетировала самоубийство в моем присутствии. Мы часто говорили о возможности ареста, жестоких пытках. Как выдержать их и не выдать товарищей? Удастся ли ничего не рассказать на допросе? Мишель была уверена, что только смерть – залог молчания. Сначала пыталась раздобыть капсулу с цианидом. А вдруг яд не подействует сразу? Вдруг ей промоют желудок? Вдруг ее вернут к жизни? Или лучше выстрелить в полицейского, чтобы остальные сразу убили тебя? Нет, рисковать не стоит, могут всего лишь ранить. Наконец Жанетт решилась и выбрала свой способ. И постоянно показывала мне, как поступит. Соединяла руки вместе, вытянув указательные пальцы. Получался пистолет. Вкладывала пальцы в рот.
– Стрелять нужно снизу вверх. В рот. Не в висок. Иначе промахнешься.
Мишель выстрелила сразу, без раздумий, не дав себе опомниться.
Я отбросил газету, меня затошнило. К круассану не прикоснулся. Швырнул деньги на стол и выскочил вон. Даже не попрощался с хозяином. Направился к дому, но там ведь Лия, а с ней я пока не готов общаться. Поневоле заперся в лаборатории.
Два дня я провел под замком, никуда не выходил, никого не впускал, не отвечал на телефонные звонки, с трудом по утрам выволакивал себя из постели. Жгучее раскаяние, ужасное чувство вины мешало дышать, терзало, не отпускало. Ну зачем, зачем я вручил ей проклятый паспорт?! Напрасно твердил себе, что Мишель мечтала о такой смерти, что она умерла ради великой цели, что осталась верна себе и своим идеалам. Жанетт больше не было, и никакие доводы рассудка не могли меня успокоить. Я выл от горя. Сейчас Революция переживала не лучшие дни. Она не стоила такой жертвы. Согласен, Куба – исключение. Но что стало потом? Фидель Кастро последовал примеру СССР. Все, кто побывал там, говорили, что праздник закончился, надежды не оправдались. Начались репрессии, нарушения прав человека, введена цензура. Ничего хорошего это не предвещало. Величие уникального острова Свободы потускнело. Траур по Жанетт, жестокая мысль, что я больше никогда ее не увижу, вывели меня из равновесия. Сомнения зашевелились внутри. Стоит ли продолжать работу в подполье? Не отказаться ли от нее раз и навсегда?