Рот: В «Периодической системе», книге о «сильном и едком привкусе» вашего опыта промышленного химика, вы рассказываете о Джулии, привлекательной молодой женщине, вашей коллеге, с кем вы работали на миланском химическом заводе в 1942 году. Джулия объясняет вашу «маниакальную страсть к работе» тем, что вы, парень двадцати лет с небольшим, робеете в общении с женщинами и что у вас нет подружки. Но, думаю, она ошибалась. В реальности причины вашей маниакальной увлеченности работой лежат глубже. Труд, как кажется, единственная ваша главная тема – не только в «Разводном ключе», но и в вашей первой книге о пребывании в концлагере Аушвиц.
«Arbeit Macht Frei» – «Труд освобождает» – эти слова были написаны над воротами Аушвица. Но труд в Аушвице – ужасающая пародия на работу, бесполезную и бессмысленную, работу как наказание, обрекающее на мучительную смерть. По-моему, вся ваша литературная работа посвящена возвращению труду его человеческого смысла, очищению слова «Arbeit» от того презрительного цинизма, которым ваши эксплуататоры в Аушвице извратили его суть. Фоссон говорит вам: «За какую бы работу я ни брался, она для меня как первая любовь». Ему нравится беседовать о своей работе почти так же, как ему нравится работать. Фоссон – это Рабочий, которого труд сделал по‐настоящему свободным.
Леви: Я не думаю, что Джулия была так уж неправа, связывая мою страсть к работе со свойственной мне тогда робостью с девушками. Эта робость или зажатость была настоящей, болезненной и тяжелой – и куда более важной для меня, чем моя одержимость работой. Работа на миланском заводе, которую я описал в «Периодической системе», была псевдоработой, и я ее не ценил. В воздухе уже носилось ощущение катастрофы, связанной с итальянским перемирием 8 сентября 1943 года[89], и было бы глупо игнорировать ее, зарывшись с головой в бессмысленную с научной точки зрения деятельность.
Я никогда не пытался серьезно проанализировать мою робость, но нет сомнения, что немалую роль в этом сыграли расистские законы Муссолини. От них пострадали мои друзья-евреи, кое‐кто из «арийских» одноклассников издевался над нами, они говорили, что обрезание – это все равно что кастрация, и мы, по крайней мере на уровне подсознания, были склонны им верить, спасибо нашим пуританским семьям. Думаю, что в то время работа для меня была скорее сексуальной компенсацией, нежели настоящей страстью.
Однако я убежден, что после концлагеря моя работа, или, точнее сказать, оба вида моей работы – химия и писательство – сыграли и все еще играют главную роль в моей жизни. Я уверен, что нормальные человеческие существа биологически созданы для деятельности, направленной к некоей цели, и что бездеятельность или бесцельный труд (как