Телевидению и радио надо было как‐то функционировать, издательствам надо было что‐то печатать на бумаге. И даже вполне приличные люди думали: «Если я не удержусь на этой должности, ее получит кто‐то гораздо хуже меня. Если я не буду писать – и пытаться тайком передавать своему читателю хотя бы крупицу правды, – то в рядах писателей останутся только те, кто хочет служить режиму преданно и не раздумывая».
Я вовсе не хочу сказать. будто все, кто опубликовал здесь что‐то в последние двадцать лет, непременно являются плохими писателями. Но правда и то, что режим настойчиво пытался прикормить некоторых крупных чешских писателей и разрешил печатать кое‐какие их книги. Так, по крайней мере, были опубликованы некоторые вещи Богумила Грабала и поэта Мирослава Голуба (и они оба выступали с публичной самокритикой), как и стихи нобелевского лауреата Ярослава Сейферта, который подписал «Хартию 77»[101]. Но можно с уверенностью сказать, что все связанные с публикацией ухищрения, все это лавирование между препонами, выставленными цензором, не могло не уродовать творчество тех, чьи произведения были опубликованы. Я тщательно сравнивал вещи Грабала – который, с моей точки зрения, является величайшим из ныне живущих европейских прозаиков, – вышедшие в самиздате или напечатанные за границей, с их вариантами, официально опубликованными в Чехословакии. Исправления, которые его, как это совершенно очевидно, вынудил сделать цензор, в полном смысле слова чудовищно сказались на качестве прозы. Но куда хуже то, что многие писатели заранее учитывали мнение цензуры и собственноручно уродовали свои произведения и тем самым, разумеется, уродовали самих себя.
Только в восьмидесятых стали появляться наши «рассерженные молодые люди»[102], особенно заметны они были среди молодых прозаиков, деятелей театра и авторов песен протеста. Они говорили все, что хотели сказать, без обиняков, рискуя тем, что их произведения могли подвергнуться запрету, а они сами останутся без средств к существованию. Благодаря их вкладу у нас сейчас свободная литература – и не только литература.
Рот: Со времени советской оккупации Чехословакии значительное число книг современных чешских писателей вышло в Соединенных Штатах: и тех, кто давно живет в изгнании, как Кундера, Павел Когоут, Скворецкий, Иржи Груза и Арношт Лустиг, и тех, кто живет в Чехословакии: ты, Вацулик, Грабал, Голуб и Гавел. Это поразительно представительная команда из небольшой европейской страны – я, к примеру, не смогу назвать десять норвежских или десять голландских писателей, изданных в Америке после 1968 года. Конечно, страна, давшая миру Кафку, имеет особую значимость. Но едва ли кто‐то из нас с тобой скажет, что именно этим объясняется то внимание, которое ваша национальная литература привлекла на Западе. К вам прислушивались многие иностранные писатели. Все они выказывали невероятный пиетет к вашей литературе. Вас тогда слушали с особым вниманием, и ваши судьбы и ваши произведения завладели их мыслями. Тебе приходило в голову, что все это теперь изменилось и что в будущем вам, возможно, придется говорить уже не со всеми нами, а снова друг с другом?