, родство душ, которое ты себе выбрал. Вероятно, это полностью относится к Шульцу и в какой‐то степени к Агнону.
Рот: Мне представляется, что воображение Шульца непреодолимо влекли какие‐то вещи, включая произведения других писателей, а особенно произведения такого писателя, как Кафка, с которым его роднят происхождение и темперамент. Точно так же, как в «Улице крокодилов», он силой вымысла преображает родной Дрогобыч в более ужасающий и чудесный городок, чем в реальности – отчасти, как он говорит, чтобы «освободиться от пытки скуки», – так же, в каком‐то смысле, он преображает в своих целях те или иные мотивы Кафки. От Кафки он, может быть, перенял какие‐то забавные идеи, но они служат иным целям. Вот яркий пример: в книге Шульца главный герой, превращающийся в таракана, – не сын, а отец. Только вообразите себе Кафку, воображающего себе такое! Невозможно. Определенные художнические пристрастия у них могут быть одинаковыми, но эти пристрастия вполне отвечают их кардинально разным желаниям. Как вам известно, Шульц перевел «Процесс» на польский в 1936 году. Интересно, Кафку когда‐нибудь переводили на идиш?
Зингер: Насколько я знаю, нет. В молодости, это было в тридцатые, я читал многих зарубежных писателей на идише; если бы Кафку перевели на идиш, то именно в тридцатые, и я бы об этом знал. Боюсь, его не издавали на идише. Или такой перевод есть, но я о нем не знаю – тоже не исключено.
Рот: У вас нет никаких догадок, почему Шульц писал по‐польски, а не на идише?
Зингер: Скорее всего, он рос и воспитывался в наполовину ассимилированной семье. Вероятно, его родители говорили дома по‐польски. Многие евреи в Польше, после обретения Польшей независимости и даже до этого, учили своих детей польскому. Такое случалось даже в той Польше, которая принадлежала России, но особенно в Галиции, той части Польши, которая принадлежала Австрии и где поляки пользовались некоторой автономией, а их культура не подавлялась. Тогда было совершенно в порядке вещей, чтобы люди, говорившие на польском, воспитывали своих детей в той же языковой культуре. Уж не знаю, хорошо это или плохо. Но коль скоро польский был, так сказать, его родным языком, у Шульца просто не оставалось другого выбора, ведь настоящий писатель будет писать не на выученном языке, но на языке, знакомом с детства. И сила Шульца, конечно, в его языке. Сначала я читал его на английском, и, хотя перевод был хорош, когда позднее я перечитал его по‐польски, я отчетливо ощутил эту силу.
Рот: Шульц родился в еврейской семье в 1892 году. Вы родились в 1904 году. Насколько обычно для польского еврея того поколения писать на польском или, как вы, на идише?