Рот: Судя по его рисункам, я бы решил, что у него были весьма странные отношения с женщинами. Повторяющаяся тема в его рисунках, которые я видел, – господство женщины и покорность мужчины. А некоторые из этих рисунков отличаются даже каким‐то зловещим, чуть ли не порочным эротическим подтекстом: маленькие мужчины в умоляющих позах, чем‐то похожие на самого Шульца, и равнодушные полуголые юные девицы или фигуристые расфуфыренные продавщицы. Они мне немного напоминают «похабный» эротический мир другого польского писателя, Витольда Гомбровича. Как и Кафка, который так никогда и не женился, Шульц, говорят, состоял в длительной и интенсивной переписке с несколькими женщинами, так что по большей части его эротическая жизнь имела эпистолярный характер. Его биограф Ежи Фиковски, написавший вступление к изданию Шульца для Penguin, говорит, что «Улица крокодилов» началась как серия писем к близкой подруге писателя. Наверное, это были те еще письма! Как уверяет Фиковски, именно эта женщина убедила Шульца – а тот был весьма и весьма закомплексованный человек – отнестись к письмам как к литературному произведению. Но вернемся к Шульцу в Варшаве – какова была культурная жизнь в городе, когда он попал туда в середине тридцатых? Какие настроения преобладали, какая идеология превалировала среди писателей и интеллектуалов?
Зингер: Я бы сказал, там были распространены примерно такие же настроения, какие мы наблюдаем сегодня, – левые взгляды. Во всяком случае, такие настроения были свойственны еврейским писателям, пишущим по‐польски. Все они были леваками или так их воспринимали старые польские писатели, которые вообще‐то считали этих еврейских писателей чужаками.
Рот: Потому что они писали по‐польски?
Зингер: Потому что они писали по‐польски. И возникала мысль: «Какого черта они не пишут на своем жаргоне, на своем идише – чего им надо от нас, поляков?» И все же в тридцатые эти еврейские писатели заняли в литературе важное место, несмотря на враждебное к ним отношение. Во-первых, потому что они были хоть и не великими, но хорошими писателями; во‐вторых, они были леваками, а тогда это было в моде; и в‐третьих, они были энергичны, они часто печатались в журнале «Вядомошчи литерацке», они писали для театра варьете, ну и так далее. Иногда эти еврейские писатели писали вещи, которые для еврейского уха звучали антисемитски. Конечно, я не согласен, что это был антисемитизм, потому что то же самое некоторые критики говорили и про меня. Хотя я писал на идише, они говорили: «И почему вы пишете про евреев-воров и про евреек-проституток?» – а я отвечал: «Мне что, писать про испанских воров и про испанских проституток? Я пишу о ворах и проститутках, которых знаю».