Рот: Вам нужно найти своего Леонарда Вулфа[115].
О’Брайен: Мне не нужен Леонард Вулф. Мне нужны лорд Байрон и Леонард Вулф – два в одном.
Рот: Выходит, в фундаментальном смысле наше ремесло сводится к одинаковым трудностям, невзирая на пол писателя?
О’Брайен: Точно! Тут нет никакой разницы. Вы, как и я, стараетесь из ничего создать нечто, и ваша тревога в связи с этим беспредельна. Описание Флобером его комнаты, где звучит эхо проклятий и горьких рыданий[116], можно отнести к комнате любого писателя. Хотя я сомневаюсь, что мы бы согласились на иной вариант судьбы. Есть что‐то стоическое в том, как мы несем нашу одинокую повинность.
Переписка с Мэри Маккарти
Опубликовано в New Yorker, 28 декабря 1998 – 4 января 1999
141 рю де Ренн
75 006 Париж
11 января 1987 года
Дорогой Филип,
Спасибо за присланную книгу [ «Другая жизнь»] – я начала ее читать с восторгом и воодушевлением, которые нарастали вплоть до глав про Израиль и про «Эль Аль», но выветрились, когда я дошла до Англии в Рождество, и уже не вернулись, сама не понимаю почему. Наверное, у вас скорее найдется какое‐то объяснение. Наверное, не стоило бы высказывать писателю негативное или «квалифицированное» мнение о его книге, но я собираюсь это сделать, потому что мне очень-очень понравилась ваша предыдущая книга, все ее части, и думаю, раз вы послали мне эту книгу, значит, вам будет интересно мое мнение о ней.
Поэтому постараюсь высказать все, что я думаю.
Самым запоминающимся местом для меня стала глава про Хеврон, блестящая во всех отношениях, где проблема Израиля излагается честно и ясно. Когда я ее читала, я мысленно сравнивала ее с воображаемым романом Беллоу. Мне также понравились более ранние сцены, в кабинете стоматолога, раздвоение фигуры Цукермана, а также отдельные эпизоды, живущие как бы своей жизнью, подобно червяку на крючке рыболова. Жаль, что эта идея (если я правильно все поняла) вроде бы исчезла из вашего поля зрения в эпизодах «Глостершир» и «Христианская традиция», которые сами по себе меня утомили. Они показались мне какой‐то патологией – тяжелым случаем антиантисемитизма.
Помню, Филип Рав писал, что неевреи, все без исключения, антисемиты. Если так, то это ужасная проблема для еврейского писателя, который хочет ввести в свои произведения персонажей-неевреев. Может быть, английские эпизоды «Другой жизни» и не оскорбят еврейских читателей, но они раздражают и оскорбляют меня. Я не христианка (я не верю в Бога), но в той мере, в какой я принадлежу и не могу не принадлежать к этому миру (точно так же, как «милый еврейский мальчик» не может не принадлежать к еврейству), я возмущена тем, как вы изображаете христианство. Рождество, то есть идея Вочеловечения Христа, не сводится к ненависти к евреям. Верно, я и сама иногда думала, что все наши рождественские песенки, наверное, звучат оскорбительно для слуха тех, кто не разделяет нашу радость по поводу благодати этого чудесного события. Но, возможно, даже те, кто чужд этой радости, кто находится вне лона Закона, может усвоить общую идею или попытаться это сделать, как я, надеюсь, попыталась бы проникнуться идеей Стены Плача, хотя она мне и противна, окажись я около нее. И я честно признаюсь, что ясли с ангелами и домашним скотом и со звездой мне более приятны, нежели идея Стены Плача; и, как неверующая, я безоговорочно отдаю им предпочтение. Глубоко скрытая во мне христианка, вероятно, с надеждой ждет второго пришествия и обращения в христианскую веру евреев, включая Филипа Рота. И Филипа Рава.