Это страховой агент, а вовсе не писатель, знал, на своем богатом личном опыте, благодаря своей пытливости и вдумчивой практичности социальную историю Ньюарка, крупнейшего и, в период трудовой жизни моего отца, самого оживленного индустриального города в Нью-Джерси, повседневный быт каждого микрорайона, все, что происходило не только в каждом квартале, или доме, или квартире, но буквально в каждой семье, в каждом коридоре, на каждой лестнице, на каждой кухне. Это он, а не я, знал биографию каждого здешнего жителя, пусть не во всех подробностях, но обо всех рождениях и смертях, болезнях и несчастных случаях – в те годы, когда он по делам службы каждый день, а часто и вечерами обходил Ньюарк от двери до двери и собирал страховые взносы по полисам, которыми он торговал, по четвертачку в неделю с бедной семьи. Это он, а не я в силу своей профессии ежедневно сталкивался со множеством людей, и заходил к ним в жилища, даже самые непрезентабельные, и стал своего рода экспертом-любителем в области городской жизни Ньюарка, антропологом-самоучкой, объездившим весь штат вдоль и поперек, и в знак уважения к поразительной основательности его достижений, к его неординарному пониманию проблем и тонкостей повседневного существования незначительных, как могло бы показаться, людей в большом и изведавшем немало тягот городе, я принимаю эту награду.
Между 1870 и 1910 годом в процветающем Ньюарке, городе со стотысячным населением, преимущественно из потомков англоязычных переселенцев, поселились четверть миллиона иммигрантов из‐за рубежа: итальянцы, ирландцы, немцы, славяне, греки – и евреи, около сорока тысяч евреев из Восточной Европы. Среди них были и мои молодые и нищие дед и бабка – Сендер и Берта Рот. Мой отец, 1901 года рождения, был их американским первенцем, средним из семи детей, шести мальчиков и одной девочки, который так и оставался середняком почти всю жизнь. Стоять в середке, между требованиями прошлого, выражавшимися в обычаях и ценностях говорящих на идише родителей, и вызовами будущего, которое воплотилось в рожденных в Америке детях, и улаживать вспыхивающие между ними конфликты, стало не только его задачей, но и долгом для всего его поколения детей иммигрантов, более или менее ровесников нового века, рожденных на новой земле, поколения, из которого выжили немногие.
В каком‐то смысле каждое американское поколение – срединное, маневрирующее между обязательствами, которые накладываются по рождению, и требованиями радикально меняющего их общества. Ведущаяся в средине битва за выживание, за ответственность перед узами, связывающими семью с давней преданностью, против забвения устоев прежнего образа жизни, особенно в области морали, битва, которая в то же время не отменяет желания выпустить детей в мир с его требовательными, многообещающими, но и угрожающими, абсолютно новыми и непривычными повадками, стала, пожалуй, наиболее характерной для американской культуры битвой, из которой произрастают классические семейные конфликты. Едва ли многие поколения переживали с большей остротой укорененные в этой битве коллизии – весь арсенал унижений и скандалов, провоцируемых враждующими членами семейств, – чем поколение детей этих прибывших перед Первой мировой войной иммигрантов.